Приведу извлечение из этих книг.
После татарского погрома, пожогов и всяческих разорений в населённой Южной Руси народ рассыпался по безопасным местам, в лесах и за болотами. Тогда-то и пришёл в Северную лесную Русь неведомый человек. Выстроил он келью на высокой горе, у подножия которой протекала река. Здесь пришелец очутился в полном уединении. Он начал валить и расчищать лес, приготовляя место для пашни, на которой неустанно трудился, а в келье так же неустанно молился Богу.
Здесь же нашли его вскоре другие блуждающие люди, известные в те времена под именем «гулящих людей», то есть оставившие свои разорённые дома, ищущие пашни при содействии и под защитою влиятельных людей и опытных хозяев. Отшельник, лицо духовное, мог быть именно этим защитником и оберегателем людского труда. Все уже знали тогда, что татарские власти почитали русское духовенство и ему подвластных. Они освобождали их от всех податей и повинностей, позволяли судиться своим судом. Живущие на монастырских землях люди свободны были от всех даней на вечные времена, а также от всяких пошлин.
Строили свободные люди усердием своим церковь. Проходящий игумен постригал подвижника в монахи; ближний епископ посвящал его в иереи. Ставился монастырёк из пришлых людей, из которых одни делались хозяевами-монахами, другие — рабочими, т. е. бельцами; основатель — игуменом. Под деревянным монастырьком выстраивалась из свободных людей слобода, жители которой переставали называться «гулящими» и «бобылями», а делались людьми тяглыми, живущими под Христом — «крестьянами». Они тынили монастырь и двор, сгоном орали землю, сеяли, жали, косили траву и возили сено на монастырский двор. По большой реке они же ставили зимой и летом ловитвы, ходили с неводом по малым притокам, осенним временем били бобров, прудили пруды, оплетали сады.
Соединёнными и усердными трудами  ставили запасные избы и созывали новых насельников. «Гулящие» люди особенно усердно шли сюда и оставались здесь. Бессемейные и престарелые постригались. В монастыре скоро объявлялся настоятель и братия со властями: келарем, трапезником, ватажником, дьяком и даже посельскими старцами там, где настойчивым трудом удалось врубиться далеко в лес и устроить отдалённые от монастыря хозяйства.
Однажды натолкнулись монастырские люди на таких же соседей. Осуществилось размежевание. Один из монахов взял образ Пречистой, поставил себе на голову и прошёл по той меже, которая казалась ему справедливою. Так разрешился спор. Но  этого оказалось мало: надо было прибегать под защиту властей. На беду объявилось новое горе: попались неведомые люди, черномазые, скуластые, сыроядцы. Земли они не пахали, а на лес была у них вся надежда: тут и зверь, и птица, т. е. товар и пища. Тут и святые места, где жили боги их и стояли в виде деревянных чурбанов. Эти шли с упорством и оружием, грозили пожечь всё и всех выгнать. Нужно было строить земляную крепость и искать сильной защиты: явилась вторая большая нужда.
Сам настоятель собирался в путь. Трудными непроезжими дорогами добирался он до стольного города. Здесь при помощи благочестивых людей он доходил до  высшей власти. Объявляли ему государеву милость: в Сочельник на Рождество Христово становиться пред государевы светлые очи. Когда на «стиховне» начинали певчие петь стихари, дальний пришлец подходил со святыней. Государь  принимал от него образ Спаса, просфору и святую воду в восковом сосудце. Робкого и смиренного старца жаловал он к руке и сам от него благословлялся и даровал царскому богомольцу грамоту за печатью. Отданы были новому монастырю не только те земли и пустоши, куда доходили соха и топор, но записаны были за ратную службу иные государевы волости с людьми и угодьями. А с иноверцами велено было поступить по общему правилу, говорившему: «Всякое село, в нём же требы языческие бывают или присяги поганские, да отдаётся в Божий храм со всем имением, елика суть Господеви».
Устоялась обитель как общинная и общежитная. Имея за собою   разнообразные земли, она не упускала случая пользоваться их дарами. Когда дикие олени, собираясь в лесу на одно и то же место, указали на что-то своё любимое, то и монастырский скот следом за ними пошёл сюда — жадно пил воду и тучнел. Монастырь поставил здесь чёрную избушку и печь, вмазал сковороды и начал вываривать соль. Когда вблизи родника стали рыть колодцы и объявилась такая же солёная вода, число избушек увеличилось: монастырю открылось новое богатство — соляные варницы. Когда болотная ржа указала рыхлую бурую землю и попробовали накалить и расплавить ту землю на ручных горнах, монастырь стал ковать гвозди.
Собирал игумен опять монастырскую святыню: священную воду святил полным собором, на великий праздник вынимал заздравную царскую часть из просфоры, писал своими руками икону и снова шёл в Москву. В Москве ставили его на переходе из государственных палат в церковь Благовещения. Принимал государь святыню, наказывал молиться о здравии беременной царицы и благополучном её разрешении.
По рождении царевича, отпускали старца домой с новыми вкладами, с новой московской грамотой и с указом о праве ежегодно приходить в Москву, становиться в навечерие Богоявления в ряду архимандритов московских монастырей, Троицкого и Андроникова: умолил-де царю благоверного и христолюбивого сына.
Стала обогащаться с тех пор монастырская ризница и возрастать казна от вкладов московских царей, а по их примеру — и от бояр. Ветхую деревянную церковь, где погребён и объявился нетленным учредитель обители, заменил каменный собор. К нему пристроился другой, больших размеров. Монастырские кельи и церкви опоясала  каменная и высокая стена со сторожевыми башнями и бойницами. Присылались сюда из Москвы пищали и пороховое зелье, чтобы, принимая на себя удары от лихих людей — татар и Литвы, — монастырь защищал окольный православный народ и всё государство.
Волен был монастырь возить и плавить по реке свой хлеб, свою соль и своё железо на продажу беспошлинно. Не требовалось пошлин ни с рыбных ловель, ни с бобровых гонов. Монастырские крестьяне освобождены были даже от самой тяжёлой для народа ямской повинности.  Крестьяне были довольны. Укрывая пришлого, монастырь помогал и ближнему: совершал великие государственные и народные подвиги в тяжёлые годы голодовок и вражьих нашествий, во все до сих пор памятные народу лихолетья. Захудавший деревенский хозяин брал хлеб из обильных монастырских запасов «на семены и емены» (на семена и на еду). Всякий, истощённый в конец до бессилия и до скитальческой нищеты, мог находить посмертную угреву в богаделенных хатах и во всякий день готовую трапезу в большом притворе трапезной церкви, посреди назидательного чтения из жития святых странноприимцев, целителей и ходатаев за великие народные нужды перед сильными земли. Обездоленный несчастиями и неудачами в жизни мог рассчитывать на монастырские божедомки. Малые дети и бездомные сироты садились в школы и получали наставления в Божьем слове и церковной грамоте, приурочивались безраздельно и к мирской жизни, и к монастырской службе, по их желанию и произволу.
В тяжёлые годы вражеских нашествий с монастырских имуществ собирались сверхсметные дани.  Отдавалось на пользу отечества всё, что было ценного и природного: снимались и ризы с икон, и самые иноки превращались в воинов. Бесчисленные заслуги монастырей увековечились в народной памяти и любви настолько твёрдо, что монастыри стали считаться святыми местами, основатели и устроители их — народными благодетелями. Кроме примера святой жизни, эти люди давали образцы правильного ведения  хозяйства в самых суровых и необитаемых странах.
Монастыри утвердили на Руси особую трудовую этику, укоренившуюся в крестьянстве. Н. В. Гоголь дал ей следующую характеристику: «Человек рождён, чтобы трудиться. “В поте лица снеси хлеб свой”, — сказал Бог по изгнании человека за непослушание из рая, и с тех пор это стало заповедью человеку, и кто уклоняется от труда, тот грешит и перед Богом. Всякую работу делай так, как бы её заказал тебе Бог, а не человек. Если б и не наградил тебя человек здесь — не ропщи; за то больше наградит тебя Бог.
Важнее всех работ — работа земледельца. Кто обрабатывает землю, тот больше других угоден Богу. Сей и для себя, сей и для других, сей, хоть бы ты и не надеялся, что пожнёшь сам: пожнут твои дети; скажет спасибо тот, кто воспользуется твоим трудом, — вспомянет твоё имя и помолится о душе твоей. Во всяком случае тебе выгода: всякая молитва у Бога много значит. Только трудись с той мыслью, что трудишься для Бога, а не для человека, и не смотри ни на какие неудачи: хоть бы всё то, что ты наработал, и пропало, побито было градом, — не унывай и снова принимайся за работу. Богу не нужно, чтобы ты выработал много денег на этом свете; деньги останутся здесь. Ему нужно, чтобы ты не был в праздности и работал. Потому, работая здесь, вырабатываешь себе Царствие Небесное, особенно если работаешь с мыслью, что работаешь Богу. Работа — святое дело»1.
Лишь тем откроются в будущей жизни небесные блага, кто здесь, на земле, проводит время не в праздности, а в праведных трудах. К труду крестьянин относился как к делу священному, в котором важно не только достижение мате­риальных благ, но и духовно-нравственное, спасительное начало. «Праздность есть яд, умерщвляющий душу».
Наше общество, по замечанию Д. С. Мережковского, «слишком часто становилось на исключительно экономическую, мертвящую точку зрения». Но «горек будет хлеб, если мы дадим его только по утили­тарному расчёту, только в холод­ном разумном сознании экономической необходи­мости, без умиления, без сочувственной, братской веры в то, что у народа есть самого святого: “Видит солнышко – / Жатва кончена: / Холодней оно / Пошло к осени; / Но жарка свеча/ Поселянина / Пред иконою / Божьей Матери”.
Если в душе интеллигентных людей навеки потухнет мерцание этого божественного света, то уже никакая статистика, никакая политиче­ская экономия, никакие заботы о хлебе насущ­ном не возвратят нас, холодных, безбожных и мёртвых, к живому сердцу народа. Только вернув­шись к Богу, мы вернемся к своему народу, к своему великому христианскому народу. Дру­гого пути нет»2.
Тема крестьянского труда и христианской трудовой этики была одной из ведущих в нашей литературе и особенно в лирике и поэмах Некрасова.  Песнь строителей в «Железной дороге» у Некрасо­ва далеко не сводится к обличению эксплуататоров, как принято было считать в советской школе. Пафос её ещё и в другом: на пережитые страдания труженики-страстотерп­цы указывают не с тем, чтобы разжалобить нас. Страдания только укрепляют в их сознании величие трудового подвиж­ничества. Умереть «со славою» для православных мирян значило — умереть в праведном труде, «Божьими ратника­ми». Строителям железной дороги «любо» видеть свой труд, а «привычку к труду благородную» высокорослого, больного белоруса поэт рекомендует перенять и господскому мальчи­ку Ване.
В свете духовного отношения к труду, не материальной только, но преимущественно духовной его мотивации, гораздо более сложным представляется и содержание фина­ла «Железной дороги». Обычно обращается внимание лишь на один содержательный его аспект — на обличение «толсто­го, присадистого, красного, как медь» лабазника да на «раб­скую психологию» народа, помчавшего с криком «ура!» по дороге своего притеснителя купчину. Но дело-то в том, что строители железной дороги — не ра­бы подрядчиков и десятников, не рабы и самого графа Клейнмихеля. Если бы они были рабами, откуда бы у поэта возникла уверенность в том, что русский народ «вынесет всё и широкую, ясную грудью дорогу проложит себе»? Ведь сво­им подвижническим трудом строители служили не подряд­чикам, не Клейнмихелю, а самому Богу («Божии ратники») и не были слишком озабочены материальными целями: «Всё заносили десятники в книжку — / Брал ли на баню, лежал ли больной: / “Может, и есть тут теперича лишку, /  Да вот поди ты!..” Махнули рукой...»3.
Трудничество — характерная примета всех народных ге­роев Некрасова. В основе стихотворения «Дума», например, житейский сюжет: мужик, порвавший связь с землей, стано­вится батраком и идет наниматься к хозяину: «Эй! возьми меня в работники!» Лукавая логика подсказывает, что сейчас произойдет денежная сделка, трудовой договор: мужик бу­дет добиваться работы полегче, а платы побольше. Но ниче­го подобного не происходит. Истосковавшийся труженик, у которого «поработать руки чешутся», мечтает о другом: «Повели ты в лето жаркое / Мне пахать пески сыпучие, / Повели ты в зиму лютую / Вырубать леса дремучие, — / Только треск стоял бы до неба, / Как деревья бы валилися; / Вместо шапки белым инеем /Волоса бы серебрилися!» (II, 124)/
К Богу русский человек шёл не только через молитву в храме, но и через доброе дело, через праведный труд, со­гретый молитвою. Мечтая о народном счастье, Не­красов никогда не впадал в соблазн искушения «хлебом земным», свойст­венный европейскому идеалу социа­лизма. Его представления о народном благоденствии тяготеют к христианскому социализму. Его идеал — народное довольство. Этот идеал в разных вариациях проходит через всё поэтическое твор­чество Некрасова. В поэме «Мороз, Красный нос» он выглядит так:
Всегда у них теплая хата,
Хлеб выпечен, вкусен квасок,
Здоровы и сыты ребята,
На праздник есть лишний кусок (IV, 81).
Именно о таком счастье мечтают некрасовские народные заступники: «И по сердцу эта картина всем любя­щим русский народ!» Да и в последней поэме «Кому на Руси жить хорошо» в основе общественного идеала Некрасова лежит чуждая стяжательству православно-христианская трудовая мораль: «Мы же не много / Просим у Бога: / Честное дело / Делать умело / Силы нам дай! // Жизнь трудовая — / Другу прямая / К сердцу дорога, / Прочь от порога, / Трус и лентяй! / То ли не рай?» (V, 224—225).

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. под ред. П. В. Быкова. М.; СПб., 1908. – С.  962
2. Мережковский Д. С. Полн. собр. соч.: В 24 т. – Т. 18.  М., 1914. – С. 236–237
3. Некрасов Н. А. Полн. собр. соч.: В 15 т. – Т. 2. Л., 1981. – С. 172. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием тома и страницы.