Идеал монархической государственности в эпоху царствования Николая I (1825-1855)

 В стихотворении «14 декабря 1825 года» Ф. И. Тютчев назвал декабристов «жертвами мысли безрассудной» и указал на причины этого «безрассудства»:

Вас развратило Самовластье,
И меч его вас поразил... ⁱ

Главный объект критики Тютчева в этих стихах – «самовластье». Самодержавие и самовластие – явления диаметрально про­тивоположные. Самодержавие – форма монархического правления, основанная на «симфо­нии» между властью светской и властью духовной. Воля самодержца будет «святой», если она согласна с высшим Боже­ственным Законом. Отрицание этой «симфонии» со стороны государства или со стороны общественного движения ведёт к нарушению органического развития национальной жизни, которое сопровождается разрушительными катаклизмами.

Отдельный человек или группа лиц не должны противопоставлять свою волю исторически сложившемуся направлению народной жизни. Тютчев вдохновляется мыслью о религиозной укоренённости нации. Нельзя механически переносить западноевропейское политическое и социальное устройство на русскую почву, не считаясь с высокой ценностью коллективного народного сознания, «духа народа» как мистического целого. Обращаясь к декабристам, Тютчев говорит:

Народ, чуждаясь вероломства,
Поносит ваши имена –
И ваша память для потомства,
Как труп в земле, схоронена. (II, 58)

Тютчев отождествляет здесь политику Александра 1 с действиями декабристов, которые являются «детьми» государственного самовластия. Он полагает, что без православной духовной осенённости любое политическое деяние, от кого бы оно ни исходило – от государственной власти или от оппозиционного общественного движения, – обер­нется на практике насилием над жизнью, самовластием и деспо­тизмом.

Как истинный патриот своего Отечества, не раз высказывал Александру I нелицеприятные истины и Николай Михайлович Карамзин. В 1811 году он сделал это в «Записке о древней и но­вой России». Он резко осудил Александра I за его реформаторские начина­ния, «коих благотворность остается делом сомнительным». Он высказал правду о самом царе как неумелом и неопытном во внешней и внутренней политике вла­стителе, занятом не благом России, а желанием пускать «пыль в глаза», увлеченным бездумным заимствованием тех или иных учреждений Западной Европы, без учета русского исторического опыта. Он указал Александру I на ошибки в прав­лении его великого предшественника Петра I. Главная пагуба его царствования – пренебрежение к опыту истории, неуважение к нравам и обычаям народа. «Пусть сии обычаи естест­венно изменяются, но предписывать им (русским людям) уставы есть насилие, беззаконное для монарха самодержавного». «Са­мовластие» Петра I и Александра I как раз и не принимает Карамзин. Результаты самовластия всегда оказываются печаль­ными для Отечества: «Мы стали гражданами мира, но переста­ли быть, в некоторых случаях, гражданами России. Виною Петр»ⁱⁱ.

Когда Пушкин уже в конце 1830-х годов познакомился с этой «Запиской...» в рукописи, он сказал: «Карамзин написал свои мысли о Древней и Новой России со всею искренностью прекрас­ной души, со всею смелостию убеждения сильного и глубокого». «Когда-нибудь потомство оценит... благородство патриота».

Но «Записка» вызвала раздражение и неудовольствие тще­славного Александра. В течение пяти лет он холодным отноше­нием к Карамзину подчеркивал свою обиду. В 1816 году про­изошло сближение, но ненадолго. В 1819 году государь, вернув­шись из Варшавы, где он открывал Польский сейм, в одной из искренних бесед с Карамзиным сообщил, что хочет восстано­вить Польшу в ее древних границах. Это «странное» желание так потрясло Карамзина, что он незамедлительно составил и лично прочел государю новую «Записку»:

«Вы думаете восстановить древнее королевство Польское, но сие восстановление согласно ли с законом государственного бла­га России? Согласно ли с Вашими священными обязанностями, с Вашей любовью к России и к самой справедливости? Можете ли с мирной совестью отнять у нас Белоруссию, Литву, Волынию, Подолию, утвержденную собственность России еще до Ва­шего царствования? … Мы лишились бы не только прекрасных областей, но и любви к царю, остыли бы душой к отечеству, видя оное игралищем са­мовластного произвола, ослабели бы не только уменьшением го­сударства, но и духом унизились бы перед другими и перед собой. Не опустел бы, конечно, дворец, Вы и тогда имели бы министров, генералов, но они служили бы не отечеству, а един­ственно своим личным выгодам, как наемники, как истинные рабы...»ⁱⁱⁱ

В заключение горячего спора с Александром I по поводу его политики Карамзин сказал: «Ваше Вели­чество, я не боюсь ничего, мы оба рав­ны перед Богом. То, что я сказал Вам, я сказал бы Вашему от­цу... Я презираю скороспелых либералистов; я люблю лишь ту свободу, которой не отнимет у меня никакой тиран... Я не нуждаюсь более в Ваших милостях».

Вступивший на престол Николай I глубоко осознал пагубность самовластной политики своего старшего брата Александра I и решительно повернул к возрождению самобытных национальных начал. В начале сентября 1826 года государь прибыл в Москву для коронации. А 4 сентября в Михайловское прискакал фельдъ­егерь, в сопровождении которого, хотя и «не в виде арестанта», был доставлен в Москву, прямо в Кремль, русский национальный поэт А. С. Пушкин. Его ввели в кабинет императора в дорожном костюме, пыльным и небритым. После довольно продолжительной беседы царь, отпустив Пушкина, сказал, что сегодня он разговаривал с «умнейшим че­ловеком в России». Пушкину было разрешено жить в Москве и Петербурге, а с царем устанавли­вались «особые» доверительные отношения.

«Дело не только в личной милости к поэту, – справедливо утверждает в биографической книге о Пушкине Н. Н. Скатов. – Многое в политике Николая после начала его царствования привлекло к нему многих – и в России и в Европе… Аракчеев и архимандрит Фотий были отстранены. Ставшие почти символи­ческими образами гонителей и погромщиков русского просвеще­ния Рунич и Магницкий были соответственно – первый сослан, второй отдан под суд: оба оказались еще и жуликами – казно­крадами.

С другой стороны, возвращался из опалы всегда вызывавший симпатии Пушкина основатель Лицея Сперанский. А быстрая и решительная поддержка новым царем борьбы за освобождение Греции, многие годы волновавшей Пушкина, снискала Николаю громкую славу рыцаря Европы, как называл его Генрих Гейне»^iv.

Дружеские чувства к России и её новому императору питал и баварский король, написавший стихи «Императору Николаю I», переведённые Тютчевым, в которых Людвиг I приветствовал победу русских войск в войне с Турцией (1827–1829) и освобождение православной Греции от многовекового турецкого владычества:

О Николай, народов победитель,
Ты имя оправдал своё! Ты победил!
Ты, Господом воздвигнутый воитель,
Неистовство врагов Его смирил…
Настал конец жестоких испытаний,
Настал конец неизреченных мук.
Ликуйте, христиане!
Ваш Бог, Бог милости и браней,
Исторг кровавый скиптр из нечестивых рук.
……………………………………………….
Твоя душа мирской не жаждет славы,
Не на земное устремлён твой взор.
Но Тот, о царь, Кем держатся державы,
Врагам твоим изрёк их приговор…
Он Сам от них лицо Своё отводит,
Их злую власть давно подмыла кровь,
Над их главою ангел смерти бродит,
Стамбул исходит –
Константинополь воскресает вновь… (II, 78–79).

В период царствования Николая I происходит расцвет русской науки, литературы и искусства. Министром народного просвещения назначается национально мыслящий государственный деятель Сергей Семёнович Уваров (1786 – 1855). Это был один из образованнейших людей своего времени. Он владел свободно новыми и древними европейскими языками, интересовался археологией, философией, историей, увлекался поэзией, был членом «Арзамаса». Он был одним из первооткрывателей «русского гекзаметра» и вдохновителем Гнедича в его работе над переводом «Илиады» Гомера.

20-летним юношей Уваров оказался в Западной Европе на дипломатической службе. Прожив за границей несколько лет, глу­боко познав западный мир, он возвратился в Россию убеждённым патриотом своего Отечества.

Основу его мировоззрения составляли 2 коренных принципа. 1-й заключался в том, что Россия не должна по­вторять западный путь развития, основанный на революци­онных потрясениях и деспотических режимах. Россия должна вернуться на свой путь, опираясь на свой исторический опыт: «Пора отказаться от попыток сделать Россию английскую, Россию французс­кую, Россию немецкую. Пора понять, что с того момента, когда Россия перестанет быть русской, она перестанет суще­ствовать»^v.

2-й принцип заключался в том, что основа продвижения вперед в сильнейшей степени зависит от духовного просвещения народа. Одна из главнейших задач такого просвещения должна заключаться в укреплении чувства национальной гордости. Поэтому просвещение должно охватить все слои общества: «Министерство желает просвещения для всех, в мере способности каждого для вящего утверждения народного духа в верности к религии предков и преданности к трону и Царю»^vi.

Уваров связывал прогресс человеческого общества прежде всего с прогрессом человеческого духа. Поэтому Православие занимало первую, ключевую позицию в его формуле. Вера ограждает человека и общество в целом от крайнего цинизма, скепти­цизма, материализма, безнравственности: «Без любви к вере предков народ, как и частный человек, должен погибнуть; ослабить в них Веру, то же самое, что лишить их крови и вырвать сердце»^vii.

Основные положения вдохновлённой Николаем I программы национального просвещения впервые были высказаны Уваровым в 1832 в отчете о состоянии Московского университета: «Правосла­вие, Самодержавие и Народность составляют последний якорь нашего спасения и вернейший залог силы и величия нашего общества».

В этой формуле «Православие» олицетворяло религиозно-нравственные устои общества, «мировоззрение» русского человека, «Самодержавие» отражало форму государственности, а «Народность» указывала, что православие и самодержавие отвечают коренным представлениям нации об устройстве её страны. Эта формула и стала государственной и национальной идеей эпохи Николаевского царствования. Вокруг неё, по мысли Уварова, должны были сплотиться все слои обще­ства на пути эволюционного преобразования России. Уваров считал, что в такой нацио­нальной идее особенно нуждался образованный слой русского общества, который в силу особенностей развития отошел от русской культуры, от Православия и которому вследствие этого недоставало национального самосознания.

К сожалению, в этой триединой формуле не был определён характер взаимодействия православия с самодержавием, не был оговорен принцип отношений между духовной и светской властью, восстанавливающий классические основы монархической государственности, не позволяющий самодержавию перерастать в самовластие. Для возрождения этих классических основ нужна была церковная реформа, связанная с восстановлением Патриаршества и ликвидацией полной зависимости духовной власти от светской, Православной церкви от власти Императора. В этом заключался главный изъян уваровской формулы, сохранявшей церковное устройство, которое было узаконено реформой Петра Великого.

{backbutton}