Синергия науки и веры: епископ Порфирий (Успенский)

Взаимодействие науки и религиозной веры в настоящее время является одной из важных составляющих в интеллектуальном поле современной цивилизации. Религиозное постижение мира как творения Божия не отрицает правомерности научного познания его закономерностей. Противостояние же науки и религии наблюдается в тех случаях, когда они формулируют ультимативные суждения о предметах, выходящих за пределы их ведения. Церковь как Тело Христово трансцендентна по отношению к любому бытию, неизменно превосходя его. Религиозно-нравственные же потребности светской интеллигенции устремлены преимущественно к предельным духовным проблемам, тайне последнего Откровения. Религиозность интеллигенции – её исконная, типологическая черта, но это вовсе не означает, что она всегда церковна в категориях имманентного мира. Мировоззренческое сближение интеллигенции и Церкви происходит в сущностной характеристике, а именно – эсхатологичности мировосприятия, независимости от мирских категорий и законов какой бы то ни было относительной ценности, потому как никакое воздействие на мир даже и в нём самом невозможно без предварительного от него освобождения.

Характерно, что первоначально ранние христианские общины обозначались греческим словом экклесиа (собрание, собранность вместе), символизируя общность и единение людей. Современный православный мыслитель и богослов Христос Яннарас пишет: «Церковь динамично созидает единство людей не как узаконенное сосуществование или результат объединения на основе идеологических или бытовых предпосылок, но как факт бытия: она созидает единство как онтологическую истину о человеке, как способ существования человека “по природе” и “по истине”»[1]. Таким образом, Церковь не является неким социальным, политическим или каким-либо иным частным, локальным учреждением, подобным светской организации. По замечанию митрополита Иоанна (Зизиуласа), Церковь – это «образ жизни», раскрываемый посредством не моральных завоеваний или человеческих достижений, а через «...отношения с миром, другими людьми и Богом, событие общения (выделено мною. – А.С.), которое поэтому обнаруживается как факт не индивидуальной, а только церковной жизни»[2].

Христианство заключает в себе вселенское измерение: «…облёкшись в нового [человека], который обновляется в познании по образу Создавшего его, где нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос» (Кол. 3:10,11). С другой стороны, налицо факт существования в современном мире Поместных Церквей, имеющих свои сложившиеся исторические традиции и особенности. Всё это рождает комплекс проблем, имеющих, на первый взгляд, собственно церковное значение: миссия Церкви, межконфессиональный диалог, взаимодействие Евангелия и культуры, экуменическая деятельность, прозелитизм. Отношение РПЦ к данному кругу вопросов достаточно определённое, находящееся в общем русле сформировавшейся на Руси аскетической традиции византинизма. Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий II так определял свою позицию: «В последние годы на исконной территории нашей Церкви резко усилилась прозелитическая деятельность инославных Церквей и религиозных объединений, нехристианских религий, а также различных сект, среди которых есть и так называемые тоталитарные, разрушающие психическое здоровье общества. Эта деятельность является деструктивной всегда, когда она направлена на людей, крещённых в Православии или связанных с ним историческими корнями»[3]. Тревоги первоиерарха Русской Церкви были объективны и вполне справедливы. В секуляризованном обществе потребления происходит угасание личностного измерения христианства, что в известной мере и является причиной апокалипсических настроений эпохи. Выход из сложившегося положения, по мнению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла, «…заключается в том, чтобы в основу миссии положить фундаментальный принцип древнехристианской экклезиологии – принцип Поместной Церкви, основанный на том, что Церковь данного места несёт полную ответственность перед Богом за свой народ. Игнорировать Поместную Церковь – означает раскалывать целое на части, раздирать хитон Христов»[4]. В данном контексте раскрывается и проблематика инкультурации христианства, которая нередко приводит к богословскому синкретизму, и, которой, напротив, противопоставляется христианизация культуры как средство духовного и нравственного восхождения человека к Богу.

Христианский гнозис не тождественен гностицизму, исходящему из способности человека к самопросвещению и, следовательно, ведущему к автономии человеческого познания. Напротив, христианство рассматривает просветление человека как Божественную благодать, которая осуществляется при содействии человека, в синергии Божественного и человеческого. Православное богословие, во всяком случае в святоотеческой традиции, по преимуществу антропологично и христоцентрично. Но личностная экклезиология Православия предельно трансцендентна и в своей антиномии несёт отпечаток некоего зашифрованного кода, попытка раскрытия которого, при отсутствии сформировавшейся интеллектуальной традиции христианства в русской религиозно-философской мысли, приводит в лучшем случае лишь к формальному восприятию внешней границы Церкви. Онтологической энтелехии постижения внутреннего пространства Храма в данной перспективе не происходит. Стремление же к трансцендентному неизбежно, ибо, по определению о. И. Мейендорфа, «человек есть существо теоцентрическое: если он лишён истинного Бога, он создаёт богов ложных»[5].

Своеобразие русского православного богословия определяется спецификой Восточной Церкви. Крещение Руси, воспринятое из Константинополя, обусловило развитие русской культуры и, соответственно, те типологические черты богословской науки, которые были явлены в Византии. В отличие от западно-римской церкви, православная ветвь христианства внутренне более свободна в своих религиозно-нравственных поисках (над ней не довлеет непогрешимость кафедры Святого Петра) и, вместе с тем, менее систематизирована и структурирована. Принцип дифференциации, проведённый в латинской церкви путем организации учёных орденов и конгрегаций, способствовал концентрации духовных творческих сил, примером чему служат знаменитые аббатства, известные своими систематическими монументальными трудами в различных дисциплинах богословия, истории, археологии или иных наук. В рамках православного богословия подобными научными центрами служили монастыри – средоточия богословского образования и богослужебной культуры: Иерусалимская Лавра святого Саввы, Византийский монастырь Феодора Студита, обители Святого Афона. Блаженный Феодорит называл монастыри «училищами философии». Отсутствие строгой очерченности в постановке конкретно приложимых религиозно-эмпирических вопросов в практике исторической Церкви, устремлённость восточного христианства в мир горний определили характер его боговедения как преимущественно мистический и мифологический.

Между тем, систематизация научно-богословских исследований с конкретной постановкой целей и задач эмпирического свойства отражает развитие русской школы церковно-исторической мысли. Огромная роль в формировании и становлении церковно-исторического знания принадлежит выпускникам Костромской духовной семинарии: епископу Порфирию (Успенскому), протоиерею А.В. Горскому, Е.Е. Голубинскому, Ф.И. Успенскому, Н.В. Покровскому, А.П. Голубцову и др.

«Служителем религии и науки» называли современники епископа Порфирия (в мире Константин Александрович Успенский). Родился Преосвященный, по его выражению, в «смиренной»[6] Костроме 8 сентября 1804 г. в семье псаломщика Успенского собора Александра Матвеевича и его жены Дарьи Степановны. Впоследствии епископ Порфирий вспоминал о своём детстве: «Я провёл золотые годы юношества в светёлке родительского дома, украшенной изображениями судьбы милоликого Иосифа Благообразного, сладкоглаголивого Иоанна Дамаскина и святых мест Иерусалима, и там заучивал уроки человеческого любомудрия и Откровенного богословия и сочинял рассуждения и первые проповеди. Незабвенная светёлка, в которой никто другой не бывал, кроме Бога и двух сестёр моих…»[7]. Религиозное воспитание в семье сопровождалось паломничествами в монастыри, в которых участвовал и юный Константин: «В юности у меня была большая охота ходить с матерью в монастыри Игрицкий и Бабаевский на богомолье»[8]. Воспоминания о родном доме и посещения Костромы не раз служили в будущем епископу Порфирию утешением на его тернистом пути инициатора и организатора первой Русской Духовной миссии в Иерусалиме, выдающегося русского востоковеда, византиниста, слависта, археолога, этнографа, археографа, текстолога, палеографа, историка, искусствоведа, доктора эллинской словесности и богослова: «Я скоро уеду отсюда в Кострому, – писал он в мае 1857 г. в одном из писем, – для свидания с престарелою матерью и с родными моими. Их любовь крайне нужна мне в настоящем безотрадном моём состоянии. Среди них я не буду смотреть на себя, как на отлучённого от общества. Не в Лавре, а в родительском доме обновится, яко орля, юность души моей, в которой набожная мать моя умела привить страх Божий, целомудрие, незлобие и терпение»[9]. В 1813–1818 гг. Константин Успенский учился в Костромском духовном училище, а в 1818–1824 гг. – Костромской духовной семинарии. Будучи наделён от природы музыкальным слухом, он зарекомендовал себя в семинарском хоре, прекрасно знал церковное пение, однако любимыми предметами его были история и философия, чему в немалой степени способствовал учитель греческого языка Фёдор Павлович Москвин, будущий митрополит Киевский и Галицкий Арсений (1860–1876). Отметим, что в 1865 г. совершится хиротония во епископа Чигиринского, викария Киевской епархии, настоятеля Златоверхо-Михайловского монастыря именно о. Порфирия (Успенского), который за время почти тринадцатилетнего пребывания в Киеве (до 1877 г.) и менее продолжительного совместного служения со своим земляком и семинарским наставником опубликует многие свои сочинения на страницах академического журнала «Труды Киевской духовной академии». Безусловно, это был расцвет его литературной деятельности. В своё время именно при содействии Ф.П. Москвина, в ту пору уже бакалавра, иеромонаха Арсения, Константин Успенский, преподаватель греческого языка в духовном училище г. Макарьева, что на Унже, продолжит своё образование в Санкт-Петербургской духовной академии (1825–1829 гг.), окончив её со степенью кандидата богословия и приняв на последнем курсе в 25 лет монашеский постриг с именем Порфирий.

Около десяти лет о. Порфирий служил как в духовных, так и в светских учебных заведениях России: законоучителем во 2-ом кадетском корпусе, профессором богословия в Одесском Ришельевском лицее, ректором учреждённой в Одессе Херсонской духовной семинарии, в которой преподавал богословие, церковную историю и каноническое право. Одновременно проистекал и другой путь о. Порфирия, иноческий: иеродиакон, иеромонах, настоятель Одесского второклассного Успенского монастыря в сане архимандрита.

В 1840 г. о. Порфирий (Успенский) назначен настоятелем церкви при Императорской Российской миссии в Вене, за время пребывания в которойорганизовал научную экспедицию в Далмацию с целью изучению быта и письменности юго-западных славян. В 1842 г., согласно решению Святейшего Синода, о. Порфирий был отправленв Иерусалим для ознакомления с жизнью православных христиан в Палестине и Сирии. В своём дневнике он писал: «Горю желанием видеть Назарет, Фавор, Кану, озеро Тивериадское и др. и др. Вера и наука влекут меня на эти места, освящённые стопами Спасителя. Господи Иисусе! Молю Тя: даждь ми по сердцу моему!»[10]. Особым притяжением для православного пастыря служил Синай, монастырь Святой Екатерины – православный монашеский центр, основанный в IVв. Св. Еленой, матерью императора Константина Великого. Именно здесь в 1845 г. учёный обнаружил Синайский кодекс Священного Писания, относящийся к IV в. и содержащий неполный список Ветхого Завета, весь Новый Завет, Послание апостола Варнавы, часть Пастыря Ермы. В богословской литературе честь открытия древнего манускрипта приписывается немецкому библеисту Константину фон Тишендорфу (1844 г.), которому действительно принадлежит первенство и издания кодекса, и последующих текстологических работ, связанных с ним. Однако немалый вклад в первоначальное исследование рукописи внёс о. Порфирий, который, в частности, писал: «Первая рукопись, содержащая Ветхий Завет неполный и весь Новый Завет с посланием ап. Варнавы и книгой Ермы, писана на тончайшем белом пергамене. <…> Буквы в ней совершенно похожи на церковно-славянские. Постановка их прямая и сплошная. Над словами нет придыханий и ударений, а речения не отделяются никакими знаками правописания кроме точек. Весь священный текст писан в четыре и два столбца стихомерным образом и так слитно, как будто одно длинное речение тянется от точки до точки»[11]. В том же 1845 г. на Афоне, другой христианской святыне, о. Порфирием были открыты и описаны более 200 документов, представляющих большую ценность для христианской науки. Отметим, в частности, вывезенную им Ерминию, или Наставление в живописном искусстве Дионисия Фурнографиота (XVIII в.), перевод которой на русский язык и публикация в России имело огромное значение в контексте возрождения интереса к традиционной канонической живописи.

Записки и отчёты, составленные о. Порфирием в 1844–1847 гг., имели своим следствием учреждение Российской Духовной Миссии в Иерусалиме (1847 г.). Главой Миссии стал архимандрит Порфирий, под его началом служили бакалавр Санкт-Петербургской Духовной академии иеромонах Феофан Говоров, впоследствии ректор этой академии, а затем епископ Тамбовский, прославившийся своими аскетическими сочинениями и получивший имя Затворника Вышенского, и два студента духовного учебного заведения – Пётр Соловьёв и Николай Крылов. Пребывание о. Порфирия в Иерусалиме (1854 г.) оборвала Крымская война. Через Александрию и Афины он прибыл вместе с о. Феофаном в Италию. Здесь он путешествует по стране, посещает Венецию, Падую, Милан, Рим, Ливорно, Пизу, Флоренцию и Геную. В старинных храмах и многочисленных картинных галереях этих городов он внимательно изучает произведения искусства – архитектуру, живопись, скульптуру, обогащая свои знания и совершенствуя художественный вкус.

Остановимся ещё на одном аспекте научной и религиозной деятельности о. Порфирия, применяя современную терминологию, – экуменической. В своих исследованиях богослов и учёный положительно анализировал возможность соединения с Православной Церковью коптов, сирийцев и армян; его усилиями была организована в Иерусалиме богословская школа с преподаванием в ней арабского языка, открыты приходские школы. 12 июля 1854 г. о. Порфирий (Успенский) имел аудиенцию у понтифика Римской Церкви Пия IX, инициатива которой исходила от Папы Римского. Тематика встречи, как и последующая беседа о. Порфирия с государственным секретарём Ватикана кардиналом Антонелли, содержала в себе идею воссоединения Церквей. В августе 1854 г. православный пастырь в общении с иезуитом С.С. Джунковским, выпускником Петербургского университета, в конечном итоге вернувшимся к своей первоначальной вере и воссоединившимся с Православной Церковью, излагает свой план единения христианской Церкви. Как отмечал исследователь И.К. Смолич, «Порфирий Успенский был человеком ищущим, пытливым, который не стеснял себя рамками официального мнения 50-х гг. XIX в. Он полагал, что инициатива должна исходить от папы… <…> И в догматических определениях, по мнению Порфирия Успенского, православные и католики не “противоположны”, а “равносильны”, что, при всех спорах, таит в себе возможность благожелательного сравнения. Ориентиром же должны служить вероучительные положения Вселенских Соборов»[12]. На наш взгляд, разность метаисторического, эсхатологического и экклезиологического измерений Церкви воплощает в восточной и западной традиции богословской мысли определённые доминанты мировосприятия и оказывает непосредственное влияние на все сферы социума и в настоящее время. Полярная крайность этих моделей, а потому глубинная необходимость их встречи для воссоздания подлинного патристического синтеза, сформулирована в исследовании митрополита Иоанна (Зизиуласа): «В православном богословии существует опасность изъятия Церкви из истории и её развоплощения; западное же рискует привязать Церковь к истории (...) Бытие Церкви никогда не должно отстраняться от своей призванности к бытию Божьему, т.е. от своей эсхатологической природы, как и не должно игнорировать историю. Институциональное измерение Церкви всегда обязано воплощать её эсхатологическую природу, не уничтожая при этом диалектики века нынешнего и века грядущего...»[13]. Идеи о. Порфирия ни в коей мере не были тождественны позиции преобладавшей в российском обществе как светском, так и духовном. Более того, возможно именно встречами в Риме объясняется в целом слишком формальный приём православного пастыря в официальном Петербурге. Он был обойдён вниманием и при назначении нового ректора Санкт-Петербургской духовной академии, и при формировании второй Духовной Миссии в Иерусалим. И хотя в дальнейшем о. Порфирий ещё многое свершил в религиозно-научном плане в служении Церкви на Востоке, был хиротонисан, как уже упоминалось, во епископа Чигиринского, в конечном итоге в 1877 г. был назначен членом Московской Синодальной конторы сверх штата, и его управлению был вверен ставропигиальный Новоспасский монастырь. К великому сожалению, так и не была устроена судьба знаменитой библиотеки Владыки, от которой сохранился лишь Каталог, составленный самим преосвященным. По данным этого Каталога книжное собрание епископа Порфирия состояло из 7000 книг, судьба коих так и осталась неизвестной. 19 апреля 1885 г., на 81-м году жизни, епископ Порфирий Успенский отошёл в мир иной. Местом упокоения Владыки стала Екатерининская церковь московского Новоспасского монастыря. На мраморной плите памятника, согласно воле преосвященного, была сделана следующая надпись: «Здесь возлег на вечный покой Преосвященный епископ Порфирий Успенский, автор многих сочинений о христианском Востоке. Молитесь о нем»[14].

Эсхатология духа и своеобразное мессианство в русской интеллектуальной мысли рождают различные мифологические системы, антиномичное содержание которых предельно абсолютизировано. Искусственная поляризация данных мифологем кристаллизует каноническое и, вместе с тем, рационализирует сакральное, что приводит к разрыву онтологического единства. Основанием духовной миссии Церкви в современных условиях доминирования секулярных и агностических настроений общества должен стать общий критерий соборности, экклезиология, основанная более на общении, нежели на авторитете. В полной мере знаковое пространство синергии религии и знания, науки и веры соотносится с личностью и подвижничеством выпускника Костромской духовной семинарии епископом Порфирием (Успенским).