Русская религиозная философия: единство versus фрагментарность.

 Глобализация предполагает распространение системы ценностей, основанной на процессе потребления, постольку ценность человека в этой системе измеряется, если обратиться к известной дихотомии Э. Фромма «иметь или быть?», именно по шкале потребления, то есть не тем, кто он действительно есть, а тем, что он имеет, какими потребительскими символами владеет. Оказавшись вершиной ценностной иерархии, уровень потребления становится основным показателем, определяющим место человека в социальной структуре, и неминуемо превращается в индикатор его самооценки.

Отличительной чертой нового стиля жизни является то, что многие потребности определяются вовсе не необходимостью, а диктатом манипулирующего сознанием «знака», «кода сигнификации». Человек отныне приобретает не вещь, он приобретает символ приобщения к некой общности, будь то «деловые люди», «элита» или «крутые» (изображаемые в рекламе счастливыми обладателями навязываемых потребителю знаков). Личность, ориентированная таким образом, теряет потребность и способность к анализу и познанию предмета, сосредотачивая свои усилия исключительно на возможности его приобретения и использования. Гиперреальность как симуляция приходит на смену реальности. Товары лишаются материальной ценности и обретают символическую. Человек начинает воспринимать и мыслить мир как пространство гигантского супермаркета с сервисный центрами, существующее только для того, чтобы обслуживать клиентов – физических и юридических лиц, готовых в любой момент за определенную плату поддержать процесс потребления.

В глобальном мире провозглашается плюрализм мнений, однако на деле глобальное сообщество требует единомыслия. Как это ни парадоксально, но по вопросу о плюрализме двух мнений быть не может: ни в коем случае нельзя спорить с тем, что истина относительна. Плюрализм вовсе не нейтрален: относительность ценностей здесь расценивается как заведомо верное утверждение, их вечность и непреложность – как заведомо ложное. Иначе говоря, принимается только либеральная идея, в рамках которой под поверхностной маской плюрализма скрывается технология приведения умов в состояние отсутствия ценностей и убеждений; а любое проявление религиозной веры, твердых убеждений – напротив, здесь неприемлемо, поскольку противоречит принципу толерантности. Поскольку игра и туризм становятся преобладающими формами существования человека, проявления религиозности принимаются только в качестве сувениров для играющего и путешествующего общества – сувениров, которые на всемирном супермаркете разложены на одной полке с товарами быта и различными предметами, предназначенными для релаксации. Расслабленными умами легко манипулировать. При активном использовании СМИ становится возможным активное навязывание потребностей при почти полном отключении самостоятельного критического мышления.

Таким образом, глобальный мир живет в системе «опрокинутых ценностей», где вертикаль истины и смысла становится горизонталью бессмысленности и вседозволенности. Единственной разделяемой всеми «истиной» остается потребление. Теперь люди ориентируются на те ценности, которые так или иначе способствуют повышению уровня их благосостояния. Интересно, что миной замедленного действия здесь оказалась протестантская этика, которая, несмотря на видимое утверждение самого процесса (а не результата) труда в качестве самостоятельной ценности (о чем писал М.Вебер), рассматривает земной успех как показатель избранности и духовного благополучия.

На фоне пространства всемирного супермаркета даже храм видится потребителю не как место встречи человеческой души с Богом, а как часть глобального рынка, как предприятие сферы духовных и ритуальных услуг. В перечень этих «услуг» входят, например, «духовное оформление» рождения и смерти, очищение души на исповеди (для потребителя – своего рода релаксация, психотерапия), различные требы, которые должны непременно повысить благосостояние (заплатил, вложил средства, следовательно, это должно «сработать»). В работниках храма и священнослужителях потребитель видит менеджеров, продавцов, которые обязаны оказать такого рода «услуги».

Все это демонстрирует, как в результате грехопадения человек отдалился от Бога, от другого человека, от природы. А как это отразилось в философии? С воцарением разрозненности в философии стала иссякать основанная на богообщении интуиция единого – а ведь философия вообще родилась как интуитивное усмотрение единого во многом. Тем не менее, в мире, впавшем в состояние разрозненности и мозаичности, стремление к единству не исчезло совсем. Единство хоть и перестало быть очевидным и понятным, но оно не потеряло своей притягательности, тем более что разорванный на фрагменты мир оказался тяжелым бременем для человеческого сознания, поскольку и сознание в такой ситуации неизбежно становилось фрагментарным и мозаичным, а единая ценностная вертикаль превратилась в горизонталь, в хаотичную множественность никак не связанных друг с другом равнозначных ценностей. «Единый и целостный объект религиозного восприятия, - писал П.А.Флоренский, – в области рассудка распадается на множество аспектов, на отдельные грани, на осколки святыни, и нет в них благодати» [4, c.321].

Идея стремления к единству познавательного опыта может оказаться суррогатной, если в ней отразится лишь намерение «склеить» единое знание из осколков разрозненных фрагментов частных наук в ситуации неразрешенной антиномии рационального и эмпирического при отсутствии скрепляющего момента, а именно – изначальной духовной интуиции единого, которая была утеряна в философии европейской, но смогла, тем не менее, уцелеть в русской. К последней и имеет смысл обратиться.

Неугасимое стремление избежать разрозненности (именно избежать, предотвратить, а не преодолевать уже случившееся разрушение) и сохранить единство мира и сознания нашло свое отражение в идее цельности знания, высказанной И.В. Киреевским и А.С.Хомяковым и развитой В.С.Соловьевым и другими русскими философами. Здесь важно понять, что для действительного цельного знания нужна онтологическая основа, и такой основой для «старого» интегративного знания в русской философской традиции было учение о Софии – Премудрости Божией. София – платоновская душа космоса – переосмыслена Соловьевым как идеальный, но в то же время конкретный образ Божиего мира.

София как центр соловьевской идеи всеединства есть «…единство истинное, не противополагающее себя множественности, не исключающее ее, но… всё в себе заключающее» [1, c. 161]. Это и есть положительное всеединство, к которому стремится отпавший от Бога мир. «София, уже в своем вечном бытии необходимо состоит из множественности элементов, которых она есть реальное единство… каждый из этих элементов, как необходимая составная часть вечного богочеловечества, должен быть признан вечным в абсолютном или идеальном порядке» [3, c. 119].

Во всеедином познании, о котором говорит Соловьев, односторонность эмпиризма и рационализма заведомо предотвращается изначальной интуицией всеединого мира, которая доступна только верующему сознанию. Само это положительное знание основано на усмотрении истины как интеграции Бога, Абсолюта (конкретное всеединство) и Его другого, мира (становящееся всеединство); и достигается оно через центральное событие истории – приход в мир Богочеловека, который, «вбирая» в свое Богочеловеческое тело весь сотворенный космос, дает ему импульс для преображения.

Воссоединение разрозненного, дифференцированного греховного мира возможно только через Богочеловека Христа, поскольку Он соединяет в себе божественную и человеческую природу. Христос дарует миру и тот образ божественной любви, который, преодолевая дифференцированный грехом мир, становится силой, вновь его интегрирующей. Это новое всеединство предполагает непременное преодоление эгоизма, отдельности, «непроницаемости» человека для Бога и другого человека посредством любви. «С одной стороны, отдельная личность, писал П.А.Флоренский, — все; но, с другой, она — нечто лишь там, где — «двое или трое». «Двое или трое» есть нечто качественно-высшее, нежели «один», хотя именно христианство же создало идею абсолютной ценности отдельной личности. Абсолютно-ценною личность может быть не иначе как в абсолютно-ценном общении, хотя нельзя сказать, чтобы личность была первее общения, или общение — первее личности… И если в возникновении той или другого мы не можем мыслить их онтологической равно-сильности, то в осуществленной действительности мы тем менее способны мыслить их онтологически не равносильными. Духовная жизнь личности неотделима от предварительного ее общения с другими, но самое общение непонятно вне уже имеющейся духовной жизни» [4, c. 419].

Именно при условии преодоления «непроницаемости человека» любовь открывает новую реальность, в которой упраздняется антиномичность и истина становится достоянием нового, преображенного сознания. Но это становится возможным только при условии встречной человеческой любви, поскольку новое интегративное знание, или всеединство, – это не только знание, но и состояние познающего субъекта. Это состояние описано И.В.Киреевским настолько обстоятельно и цельно, что было бы не уместно это описание делить на части: «...собрать в одну неделимую цельность все свои отдельные силы, которые в обыкновенном положении человека находятся в состоянии разрозненности и противоречия; чтобы он не признавал своей отвлеченной логической способности за единственный орган разумения истины; чтобы голос восторженного чувства, не соглашенный с другими силами духа, он не почитал безошибочным указанием правды; чтобы внушения отдельного эстетического смысла, независимо от других понятий, он не считал верным путеводителем для разумения высшего мироустройства; (чтобы даже внутренний приговор совести, более или менее очищенной, он не признавал, мимо согласия других разумительных сил, за конечный приговор высшей справедливости); даже чтобы господствующую любовь своего сердца, отдельно от других требований духа, он не почитал за не-погрешительную руководительницу к постижению высшего блага; но чтобы постоянно искал в глубине души того внутреннего корня разумения, где все отдельные силы сливаются в одно живое и цельное зрение ума» [2, c. 249]. Главное условие «живого и цельного зрения ума», с точки зрения христианства, – нищета духовная. “Блаженны нищие духом, яко тех есть Царствие Небесное… Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят,”- говорит Христос (Матф. 5: 3-8). У человека как образа и подобия Бога есть надежда на постижение истины, но эта возможность открывается лишь тогда, когда человек в борьбе с грехом, в Стяжании Духа Святого, в стремлении вновь раскрыть замутненный в грехопадении образ Божий становится действительно способным к восприятию Откровения. Только при высоком смирении разум поднимается до уровня “духовного зрения”, без которого невозможно обнять истину божественную. Умаляя свое греховное «я», человек раскрывает в себе неизмеримые глубины образа и подобия Бога и оказывается способным к непосредственному видению единства мира.

 

1. Аверинцев С.С. «София – Логос. Словарь». Киев, 2000.

2. Киреевский И.В. Полное собрание сочинений. М., 1911. Т. 1.

3. Соловьев В.С. Соч. в 2 т. Т. 2. М., 1989.

4. Флоренский П.А. Столп и утверждение истины. М., 1990. Т. 1. Ч. 1.

{backbutton}