Разработка и реализация государственной властью мероприятий по расколу Русской православной церкви

С приходом к власти в октябре 1917 г. у большевиков за исключением тезиса «отделение церкви от государства» не было сколько-нибудь продуманной программы по церковному вопросу. В определенной степени задачи сегодняшнего дня определяли повороты и сдвиги в этом направлении. Лозунг «Земля крестьянам» нашел воплощение в национализации церковных и монастырских земель. Потребность в денежных средствах – в «замораживании» и изъятии банковских счетов. Принцип светского характера государства реализовался в отмену церковного брака и признание брака гражданского, а также в перевод учебных заведений из духовного ведомства в Наркомат народного просвещения.

По причине обстрела храмов Московского Кремля и последовавшего затем запрета на совершение заупокойной службы над всеми погибшими вне зависимости их идейной принадлежности развели власть и церковь по разные стороны баррикад. Принятые декреты также не способствовали сближению. В январе 1918 г. в декрете «Об отделении церкви от государства и школы от церкви» концепция антицерковной политики определилась более четко. Церковь лишалась прав юридического лица, собственности на культовые здания и богослужебное имущество, ведения актов гражданского состояния, преподавательской деятельности и т.д. Главным образом декрет нацеливал на разрушение положения церкви в обществе, разрушение ее экономической основы. В годы Гражданской войны акценты сместились в сторону уничтожения церковной контрреволюции и разгрома классовых врагов. Экономическая составляющая несколько утратила свое значение. Когда же и насильственными методами добиться желаемого результата в форме окончательного уничтожения религии и церкви не удалось, был выдвинут уже звучавший ранее, но не получивший должного внимания и развития тезис о внутреннем расколе церкви.

А.В. Луначарский выступил с предложением установить контакт с некоторыми представителями церковной верхушки. Ф.Э. Дзержинский настоял на том, чтобы с церковью своими методами работала только ВЧК: «Церковь разваливается, поэтому нам надо помочь, но никоим образом не возрождать ее в обновленной форме. Поэтому церковную политику развала должен вести ВЧК, а не кто-либо другой. Официальные или полуофициальные сношения с попами – недопустимы. Наша ставка на коммунизм, а не религию. Лавировать может только ВЧК для единственной цели – разложения попов. Связь какая бы то ни было с попами других органов – бросит на партию тень – это опаснейшая вещь»[1]. Таким образом, установилась цепочка двух структур ГПУ – Политбюро, которые решали, направляли и реализовывали раскол, при необходимости прикрываясь вывеской ВЦИК.

Для осуществления на практике идеи раскола был выбран трагический момент тяжелейшего голода, разразившегося в Поволжье. Этот момент позволял прибегнуть к церковным богатствам и довести начатое в 1917 г. дело до логического конца. Тем более, что мысль о необходимости изъятия церковных ценностей для борьбы с голодом уже была озвучена, а предполагаемый механизм изъятия был таков, что не мог не спровоцировать столкновений между верующими, прикипевшими душой к святыням, и представителями власти. 18 февраля 1922 г. со страницах «Петроградской правды» протоиерей А.И. Введенский «бросил вызов буржуазному христианству» и выступил с инициативой обновления церкви, которое должно было «сделать церковь не содержанкой капитала, а борцом за трудовой народ против насилия эксплоататоров, своим богатством делающих положение пролетариата нестерпимым»[2].

13 марта 1922 г. Политбюро обсудило письмо Л.Д. Троцкого с предложениями по программе дальнейших действий в отношении церкви. На его взгляд, стоило завуалировать, замаскировать реальные цели изъятия церковных ценностей, чтобы «устранить какие бы то ни было подозрения и сомнения насчет того, что будто бы изъятые из церквей ценности расходуются не на нужды голодающих». Троцкий писал: «Я считаю, что можно и должно допустить представителей «советской» части духовенства в органы Помгола. Вся стратегия наша в данный период должны быть рассчитана на раскол среди духовенства в конкретном вопросе: изъятие ценностей из церквей, Так как вопрос острый, то и раскол на этой почве может и должен принять очень острый характер, и той части духовенства, которая выскажется за изъятие и поможет изъятию уже возврата назад к клике патриарха Тихона не будет. Посему полагаю, что блок с этой частью попов можно временно довести до введения их в помгол»[3].

В соответствии с этими предложениями Политбюро приняло постановление о разрешении временного допуска «советской» части духовенства в органы Помгола. Их участие предполагалось также и в губернских комиссиях по изъятию церковных ценностей, что позволило бы сформировать на местах соответствующее общественное мнение о невозможности иного расходования изъятого иначе как на нужды голодающих. Вычленить из общей массы духовенства «лояльное» предстояло местным губернским комитетам РКП (б), в последствии взяв их под защиту и опеку государственной власти. «Нелояльных «видных попов»… трогать во время кампании не следовало, но губотделам ГПУ надлежало тайно взять с них расписки об ответственности за возможные эксцессы. Для определения тяготеющего к указанным группам духовенства ГПУ приказывалось активизировать работу осведомителей и сексотов в церковной среде. Все эти меры публично должны были объясняться присутствием в Русской церкви «значительной части духовенства», которая «открыла борьбу против преступного скаредного отношения к ценностям со стороны бесчеловечных и жадных «князей церкви»[4].

20 марта 1922 г. в Политбюро ЦК РКП (б) поступила докладная записка ГПУ «о деятельности духовенства в связи с изъятием ценностей из церквей», в которой весьма откровенно говорилось о необходимости произвести своеобразный переворот в Православной церкви. ГПУ располагало сведениями, что некоторые местные архиереи стоят в оппозиции реакционной группе Синода, но в силу канонических правил и ряда других причин не могут резко выступить против своих иерархов. Они имели основания надеяться, что с арестом членов Синода им представиться возможность устроить церковный собор, на котором они смогут избрать на патриарший престол и в Синод лиц, настроенных более лояльно к советской власти.

Указывалось и на то обстоятельство, что имеется достаточно оснований для ареста патриарха Тихона и самых реакционных членов Синода: «Патриарх Тихон и окружающая его свора высших иерархов, членов синода… в противовес декрета ВЦИК об изъятии церковных ценностей, ведут определенную контрреволюционную и ничем не прикрытую работу против изъятия церковных ценностей. Работа их выражается:

1. 1)В личном инструктировании приезжающих с мест известных им церковников против изъятия церковных ценностей.
2. 2)В посылке на места директив с призывами воспрепятствовать сбору церковных ценностей, причем эти директивы, носят замаскированный характер (ссылка на церковные каноны и изречения т. н. святых отцов).
3. 3)Устройство нелегальных собраний, духовенства в Москве, на которых члены синода предлагали духовенству будировать верующие массы против изъятия ценностей из церквей.
4. 4)На последнем заседании Синода решено: духовенству против изъятия ценностей из церквей открыто не выступать, а выдвигать для этого преданных ему верующих, которые якобы по своему личному почину должны выступать против изъятия церковных ценностей». Некоторые сведения были получены из агентурных данных из источников в церковной среде, поэтому сомнений в их истинности не возникало.

Предложения ГПУ состояли в немедленном аресте синода и патриарха, разрешении церковного собора для избрания нового церковного руководства и высылке противников изъятия в самые голодные районы голодающего Поволжья, «где их афишировать перед местным голодным населением, как врагов народа»[5].

Политбюро утвердило докладную записку. Преследуя цель окончательного разгрома контрреволюционной части церковников, фактически управляющих церковью, следовало опереться на сменовеховское духовенство, не ангажируясь политически, а тем более принципиально. Говорилось о необходимости: во-первых, заставить сменовеховских попов целиком, и открыто связать свою судьбу с вопросом об изъятии ценностей; во-вторых, заставить довести эту кампанию внутри церкви до полного организационного разрыва с черносотенной иерархией до собственного нового собора и новых выборов иерархии.

Значимость церковного вопроса для высшего партийного руководства несомненна, поскольку в марте 1922 г. Политбюро возвращается к его обсуждению практически на каждом своем заседании. Инициатором и главным стратегом выступал, несомненно, Л.Д. Троцкий. 22 марта 1922 г. он обратился к членам Политбюро с письмом, в котором содержались предложениями о репрессиях против духовенства. Он признавал необходимым (выдвинутый ранее ГПУ в качестве главной решающей меры) арест с 10–15-дневной отсрочкой Патриарха Тихона и членов Синода, публикацию данных о шуйских событиях, расстрел в недельный срок их виновников, ужесточить тон прессы при освещении аналогичных шуйским эксцессов в Петрограде, Смоленске и других городах и «приступить к изъятию во всей стране, совершенно не занимаясь церквами, не имеющими сколько-нибудь значительных ценностей»[6].

Во исполнение предложений Л.Д. Троцкого глава Центральной комиссии по изъятию церковных ценностей М.И. Калинин встретился и безместным лояльным по отношению к власти епископом Антонином (Грановским), который и вошел для содействия его работе в ЦК Помгола.

Под грифом «совершенно секретно» 30 марта 1922 г. Л.Д. Троцкий направил в Политбюро записку о политике по отношению к церкви, в которой, отметив значение для западной церкви Реформации, высказал предположение, что аналогичный путь должна пройти и Русская церковь. Поскольку в конце ХIХ – начале ХХ в. силы, способной встать во главе реформации в стране не было, «при переходе к советской власти отделение церкви от государства помогло бесхребетной церковной иерархии приспособляться и отмалчиваться… Церковь, вся пропитанная крепостническими, бюрократическими тенденциями, неуспевшая проделать буржуазной реформации, стоит сейчас лицом к лицу с пролетарской революцией... Намечаются два течения: явно, открыто контрреволюционное с черносотенно-монархической идеологией и – «советское». Идеология «советского» духовенства, по-видимому, вроде сменовеховской, т.-е. буржуазно-соглашательская». Выбор между этими направлениями был очевиден. Поддержка сменовеховского духовенства должна была спровоцировать раскол его с черносотенским. Связав себя с вопросом изъятия сменовеховское духовенство окажется вынужденным довести «эту кампанию внутри церкви до полного организационного разрыва с черносотенной иерархией, до собственного нового собора и новых выборов иерархии».

Раскол, несомненно, укрепил бы позиции власти в борьбе с ослабленной церковью, но оборотной стороной медали могло стать излишнее усиление авторитета сменовеховского духовенства. Автор сознавал и возможные негативные последствия этих процессов: развитие и укрепление буржуазно-соглашательского сменовеховского крыла могло быть весьма опасным для социалистической революции в силу того, что «принимая покровительственную «советскую» окраску «передовое» духовенство открывает себе тем самым возможность проникновения и в те передовые слои трудящихся, которые составляют или должны составить нашу опору». Поэтому, «советское» духовенство следует рассматривать как «опаснейшего врага завтрашнего дня», которому не стоит позволять «очухаться», а запоздавшей буржуазной реформации церкви не дать времени на осуществление.

Нейтрализовав при помощи «лояльного» духовенство контрреволюционное, в случае победы коммунисты предполагали разгромить и былых «союзников»: «К моменту созыва собора нам надо подготовить теоретическую пропагандистскую кампанию против обновленной церкви. Просто перескочить через буржуазную реформацию церкви не удастся. Надо, стало быть, превратить ее в выкидыш.А для этого надо прежде всего вооружить партию историко-теоретическим пониманием судеб православной церкви и ее взаимоотношений с государством, классами и пролетарской революцией»[7].

Таким образом, Л.Д. Троцкий «по сути, подвел под выработанные ранее практические инструкции и директивы глубинные идеологические обоснования и аккумулировал уже высказанные к этому времени свои и ленинские (в письме В.М. Молотову для членов Политбюро) концептуальные установки в отношении Русской церкви»[8]. 30 марта Президиум ВЦИК и ЦК РКП (б) направили губисполкомам и губкомам шифротелеграмму о поддержке лояльного духовенства, переводя, таким образом, идею раскола в практическую плоскость.

Использованный Троцким термин «сменовеховский» в церковной среде не прижился. Взяв за основу один из главных лозунгов «советского» духовенства – обновление церковной жизни, раскол получил название обновленческого, а во главе его встал епископ Антонин, чья кандидатура прошла «одобрение» и в Политбюро, и во ВЦИКе.

3 мая Секретное совещание президиума ГПУ приняло решение о вызове патриарха Тихона и предъявления ему ультимативных требований отречения от должности, лишения сана и предания анафеме представителей заграничного духовенства. 5 мая патриарх прибыл в ГПУ и выразил осуждение и духовенства заграницы, и контрреволюционно агитирующего против изъятия в России.

13 мая 1922 г. обновленцы выступили с воззванием «Верующим сынам Православной Церкви России». Они высоко оценивали советскую власть и ее действия по устранению последствий мировой войны, голода, эпидемий, осудили действия иерархов и пастырей, виновных в организации противодействия государственной власти по оказанию помощи голодающим и признали необходимым немедленный созыв Поместного собора для «суда над виновниками церковной разрухи, для решения вопроса об управлении церковью и об установлении нормальных отношений между нею и советской властью»[9]. Был составлен проект докладной записки во ВЦИК с предложениями о нормализации отношений советской власти и церкви через учреждение при ВЦИКе особого Всероссийского комитета по делам Православной церкви, духовенства и мирян во главе с главным уполномоченным по делам Православной церкви в сане православного епископа.

24 мая Л.Д. Троцкий вновь обратился с письмом к членам Политбюро. Констатируя факт начала широкой внутренней борьбы в церкви, он выделил три возможных варианта дальнейшего развития событий: «1) сохранение патриаршества и выборы лойяльного патриарха; 2) уничтожение патриаршества и создание коллегии (лойяльного синода); 3) полная децентрализация, отсутствие всякого центрального управления (церковь, как идеальная совокупность общин верующих)». Однако Троцкий предостерегал от поспешного выбора одной из альтернатив, считая, что следует дождаться углубления противостояния всех трех течений. Наиболее выгодным ему казалось затягивание созыва поместного собора, на протяжении которой будет «возможна и даже вероятна такая комбинация, когда часть церкви сохраняет патриарха, которого не признает другая часть церкви, организующаяся под знаменем синода или полной автономии. В конце концов, такая комбинация была бы, пожалуй, самой выгодной»[10].

К июню организационное и идеологическое оформление обновленческого движения завершилось. К нему массовым порядком примыкали верующие и священнослужители. По стране прокатилась волна судебных процессов над духовенством и верующими, в вину которым вменялась организация сопротивления изъятию церковных ценностей. В некоторой мере чтобы сохранить лицо, а также завоевать расположение верующих, но и не без наущения со стороны государственных органов лидеры обновленцев направили петроградским и московским властям прошения о пересмотре вынесенных судом смертных приговоров. Так последовательно реализовывался замысел Л.Д.  Троцкого: обновленческое духовенство совершало предательство по отношению к духовным лицам, принося в жертву одних и вымаливая снисхождение для других, оно усугубляло раскол. Этот шаг заранее был обречен на провал, поскольку сам Троцкий настаивал на том, чтобы никаких изменений в приговоры не вносилось. Так один из лидеров обновленчества протоиерей А.И. Введенский адресовал свои ходатайства председателю ВЦИК М.И. Калинину, председателю Петроградского губисполкома Г.Е. Зиновьеву и А.И. Рыкову. Вопреки ходатайствам все приговоры сохранили свою силу. Приведение приговоров в исполнение разрушало в церковной среде доверие к обновленцам.

Готовность патриарха Тихона идти на вынужденные уступки давлению государственных структур, в определенной мере также обусловили затягивание с открытием обновленческого собора. К руководству церковью пришло ВЦУ, патриарх находился под следствием и домашним арестом. Судебный процесс над патриархом был отложен до весны 1923 г., но мировое сообщество весьма беспокоила дальнейшая его судьба. Нарком иностранных дел Г.В. Чичерин неоднократно писал Политбюро о невынесении патриарху Тихону смертного приговора из-за возможного сильного международного резонанса. Политбюро не сочло возможным согласиться на такое предложение, но в перспективе стало явно видно, что сохранить жизнь патриарху выгоднее, нежели лишить.

29 апреля 1923 г. в Москве открылся Второй (Обновленческий) Поместный собор. Собор лишил патриарха Московского и всея Руси Тихона сана и звания патриарха; восстановление патриаршества, деятельность Собора 1917–1918 гг. признавал контрреволюционной. Была снята наложенная в 1918 г. патриаршая анафема, одобрена социалистическая революция, капитализм объявлен смертным грехом, а борьба против него – священной для каждого. «Староцерковники» игнорировали «лжесобор» и отказались от участия в нем. Ходили слухи, что соборные определения были написаны в ГПУ. В этих условиях ставка на обновленчество, могла дать власти прямо противоположные результаты. Тем более как отмечал начальник VI отделения Секретного отдела ГПУ Е.А. Тучков: «Миряне к обновленческому движению относятся отрицательно и обновленцы попы у них авторитетом совершенно не пользуются», и если собор упразднит ВЦУ (чего и добивались власти), то у тихоновцев «всякий страх отпадет и поэтому им представится возможность сплотиться и усилить свою деятельность»[11].

В 1923 г. вопрос о разложении церкви на обсуждение Политбюро выносился все реже. А выступление патриарха Тихона с «Заявлением» 16 июня 1923 г. сняло остроту вопроса. Он признал правильность выдвинутых против него обвинений и перешел на позиции лояльности к советской власти: «Признавая правильность решения суда о привлечении меня к ответственности по указанным в обвинительном заключении статьям уголовного кодекса за антисоветскую деятельность, я раскаиваюсь в этих проступках против государственного строя и прошу Верховный Суд изменить мне меру пресечения, т.е. освободить меня из под стражи. При этом я заявляю Верховному Суду, что я отныне Советской Власти не враг. Я окончательно и решительно отмежевываюсь как от зарубежной, так и внутренней монархической белогвардейской контрреволюций»[12]. И хотя это заявление вызвало массу толков и недоумений, оно способствовало сплочению церковного организма и углублению раздора в обновленчестве.