Святитель Варлаам (Ряшенцев) костромской след

Имя владыки Варлаама (в миру Виктора Степановича Ряшенцева, 1878- 1942) нельзя назвать ни неизвестным, ни забытым. Только запрос в сети Интернет даёт свыше 1700 страниц ссылок на всевозможные сайты. Такую известность он приобрел из-за участия в так называемом «ярославском расколе», когда в ответ на известную «Декларацию» 16/19 июля 1927 г., направленную на фактическую поддержку безбожной власти, владыка 6 февраля 1928 г. в составе группы архиереев Ярославской епархии, возглавляемой митрополитом Агафангелом (1854-1928), подписал встречную декларацию об отделении от Заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского)[1].

Результат не заставил себя ждать - 11 апреля 1928 г. владыка Варлаам, как и остальные участники оппозиции, был запрещен в священнослужении в Ярославской и Московской епархиях и отстранен от управления Любимским викариатством.

Через месяц было составлено новое обращение. «10 мая 1928 года, предчувствуя близость смерти, Владыка [Агафангел] призывает своих викарных архиереев - епископа   Варлаама ( Ряшенцева , память 7 февраля) и епископа Евгения (Кобранова, память 7 ноября) с тем, чтобы составить новое обращение к митрополиту, где говорится, что они не прерывают молитвенного общения с Заместителем Патриаршего Местоблюстителя, не желая учинять никакого раскола, и всех обращающихся епископов, клириков и мирян направляют к митрополиту Сергию ради мира церковного.

Однако тут же оговаривалось, что "распоряжения Заместителя, смущающие нашу и народную религиозную совесть и, по нашему убеждению, нарушающее каноны, в силу создавшихся обстоятельств на месте, исполнять не могли и не можем". Таким образом, даже не принимая политики митрополита Сергия, Владыка до конца жизни старался послужить делу церковного единения»[2]. 30 мая 1928г. запрещение в священнослужении было снято.

В советские годы церковная историография, основанная на безусловном принятии сергианства, порицала все направления раскола, в том числе и ярославский[3]. Однако с течением времени позиция менялась. В августе 2000 года на Юбилейном Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви митрополит Агафангел (1854-1928), был причислен к лику святых новомучеников и исповедников Российских для общецерковного почитания[4].

В биографической справке владыки Агафангела при упоминании имён епископов   Варлаама (Ряшенцева) и Евгения (Кобранова) указаны и дни их памяти, соответственно 7 февраля и 7 ноября[5], однако их имена в числе канонизированных не упомянуты.

Биографически владыка Варлаам к Костромской земле отношения не имел. Он родился в 1878 г. в Тамбове, духовную академию заканчивал в Казани, служил в Уфе, Полтаве, Гомеле, Перми. Казалось, еще ничто не предвещало скорой смуты, когда 13 января 1913 г. при наречении во епископа архимандрит Варлаам сказал: «... времена ныне наступили тяжкие: многие отступают от веры, восстают на Христа и на Его Святую Церковь. Ныне, когда путь истины в поношении от многих (2 Пет.2.2), пастырю уже нельзя молчать и молча переносить скорби; нужно защищать истину и громко свидетельствовать о ней, быть как бы исповедником. А быть исповедником - значит быть и священномучеником. Таков и есть путь святительский»[6].

Прошло всего несколько лет, и жизнь подтвердила предвидения владыки. Начиная с 1919 г. он снова и снова претерпевал аресты и тюрьмы. В декабре 1927 г. архиепископ Варлаам был назначен викарием в г. Любим Ярославской епархии. Там был арестован снова 7 сентября 1929 г. – Котлас, Соловки, Вологда... Эта цепь была прервана только смертью в вологодской тюрьме 20 февраля 1942 г.[7]

Город Любим, последнее место официального архиерейского служения владыки Варлаама, на протяжении нескольких столетий был тесно связан с галичскими и костромскими землями. В XVI-XVII вв. он входил в Костромской уезд, в XVIII вошел в Костромскую провинцию, и лишь в 1777 г. стал центром Любимского уезда Ярославского наместничества, оставаясь с тех пор на границе Костромской и Ярославской территорий. Именно поэтому дочь любимского благочинного Константина Ивановича Благовещенского, Милица Константиновна Чернова (1907 г.р.), уехала в 1933 г. не куда-нибудь, а в соседнюю Нерехту, где служил её двоюродный брат, священник Николай Константинович Заварин[8]. За ней и потянулась ниточка, связавшая судьбу гонимого архиепископа с костромской землёй.

В Костромском архиве новейшей истории хранится дело, заведенное в Нерехте уже через полгода после смерти владыки Варлаама[9]. В его составе – выписка из протокола его допроса 20 ноября 1940 г. Под утро, после череды мучительных ночных допросов, он назвал имя М.К. Черновой: «С нею я знаком еще по Любиму. Она неоднократно за период моего пребывания в Вологде приезжала ко мне. Переписывала мои рукописи. В бытность моего пребывания в лагерях сохраняла часть моих рукописей» (л. 74-74 об.).

            Делу был дан ход не сразу, только на втором году войны. Вместе с М.К. Черновой по делу были привлечены супруги Степановы, Алексей Иванович и Александра Сергеевна. Мы знаем годы их рождения – 1893 и 1898 годы, оба из крестьян, потом в их доме в Любиме владыка Варлаам находил приют во время своих приездов (л.58).

Аресты в Нерехте начались 28 августа 1942 г., Александра Сергеевна, больная раком, была схвачена несколько позже, 14 сентября. Её перевели в тюремную больницу, где после ночных допросов разум её оставил. «Больна психозом, - свидетельствовал судебно-медицинский эксперт, - в обстановке не ориентируется» (л.70). Ждать выздоровления не приходилось, и, чтобы не задерживать следствие, её дело было выделено в отдельное делопроизводство, а дело М.К. Черновой и А.И. Степанова продолжили уже без её показаний.

Милица Константиновна и не отрицала, что посещала гонимого владыку «для благословения». И «никакой установки мне не дал, а лишь хорошо принял и расспросил меня о своей жизни» (л. 35 об.). Какой же была эта жизнь, жизнь обычных рядовых верующих людей в советской стране 1930-х годов?

Александра Сергеевна Полянская была также знакомой владыки по Любиму. Её виной сочли то, что она «заявляла, что Советская власть притесняет церковь, верующих преследует. Она привела пример лично с собой. Когда была учительницей, она не могла общаться с духовными лицами из-за боязни навлечь на себя подозрение и лишиться места» (л. 76 об.). Службу в школе, «на передовом фланге» атеистической пропаганды, пришлось оставить. Учительствовала одно время и Александра Сергеевна Степанова, но когда пришлось выбирать между службой и верой – тайно приняла монашество с именем Антонина (л.60) и постаралась держаться подальше от безбожной власти. Это было общим местом: где верующему человеку найти работу, чтобы не попасть под бдительное око власть имущих, сохранить для себя возможность ходить в храм?

Да и церковь-то действующая в Нерехте осталась всего одна, маленькая Крестовоздвиженская, что на кладбище. Остальные шесть закрыты, либо используются не по назначению, либо просто стоят под замком. Только «некая Стефанида», пользовавшаяся репутацией умственно «не совсем здоровой», «пропевала церковные службы около закрытых храмов», - у заброшенного Пахомиева монастыря, у Никольской церкви. Сегодня трудно сказать, что это было – безумие или юродство Христа ради, но это привлекало всеобщее внимание. На попытки М.К. Черновой предупредить её о том, что это «могло повлечь неприятности для неё», Стефанида отвечала, что «ей так велит какой-то голос» (л.26 об.).

Большинство священников оказались в ссылках и тюрьмах. Поэтому общение с духовным отцом, владыкой Варлаамом, в промежутках между редкими поездками к нему приходилось поддерживать при помощи писем. Ни для кого не было секретом, что все письма прочитываются, - какая там тайна переписки! Поэтому решено было перейти на условный язык. М.К. Чернова признавалась на допросе, что владыку называли не по имени, а «дедушко», «мама» или «тётя». «В случае, если нам стало известно о том, что следят за мной органы Советской власти, то сообщить ему, что “здоровье моё плохое ”, это означало, что меня хотят арестовать. Следователей он называл “ врачами ”, тюрьму – “больницей”, ссылку - “командировкой”» (л.37).

В свою очередь следователям важно было доказать, что все, что делали нерехчане, они сознательно направляли против власти. Для этого сказанное человеком на допросе в обычной форме, нормальным человеческим языком, они облекали в штампы и формулировки, которые можно было бы подвести под уголовную статью. Так, на первой неделе поста в феврале 1942 г. в храме службы не было, настоятель заболел. Поэтому мефимоны, или как их называли в народе «ефимоны», - канон преподобного Андрея Критского – читали дома у Степановых. Были семья хозяев дома и супруги Черновы, с ними – еще трое женщин, всего семеро. М.К. Чернова называет это «молениями», но следователь диктует стенографисту – «групповые сборища» (л.27).

Нерехчанки пытались поддержать страдальца, собирали средства, ездили к нему – и получали его наставления и молитвенную поддержку. На вопрос следователя «...в гор. Нерехте существовала группа последователей архиепископа Варлаама, в которой состояли и вы сами. Это так?» - Милица Константиновна, не подозревая подвоха, отвечает: «Да, так. Действительно, мы [...] жили его советами и наставлениями, это нас объединяло и мы составляли из себя особую группу верующих» (л.22). Это позволяло формулировать вопрос иначе: «является активным участником антисоветской группы церковников, созданной архиепископом Ряшенцевым Варлаамом» (л.63). А.И. Степанов пытался сопротивляться: «Виновным себя в предъявленном мне обвинении [...] я не признаю и показываю, что участником антисоветской группы церковников я не был, антисоветской агитации не вёл» (л.64). «Ещё раз говорю, что никакой к[онтр]-революционной церковной организации не знаю и участия не принимал» (л.65). Несколько ночных допросов «с пристрастием», - и через несколько страниц дела признание: «Да, теперь виновным себя [...] признаю полностью» (л.69).

Между тем граница между политикой и обыденностью становилась всё условнее, а сама повседневная жизнь всё труднее. Даже простое признание этого факта считалось «содержанием антисоветской агитации». В деле это формулировали следующим образом: они «распускали провокационные слухи о якобы всё ухудшающемся материальном положении трудящихся, о недостатке продуктов в СССР» (л.75). С точки зрения власти крамолой было и само признание гонений на веру и верующих: «Среди нас, участников группы, существовало давно и твердо установившееся мнение о том, что церковь и религия Советской властью притесняются и преследуются. В частности, чтобы заставить духовенство бросить духовную службу, на них накладываются непосильные налоги» (л.33). «Советское правительство старается подорвать веру в бога у людей окончательно, не считаясь с тем, что народ этого не хочет. На церковь с этой целью и на священников накладывают непосильные налоги за каждый пустяк, а зачастую без вины арестовывают священников и направляют в ссылки...» (л.42). При этом официальная точка зрения соответствовала Декларации митрополита Сергия – «Выразим всенародно нашу благодарность и Советскому Правительству за такое внимание к духовным нуждам православного населения...» Жизнь церковная раздваивалась, доверия к официозу не могло и быть, - здравый смысл не позволял признать чёрное белым.

А тут началась война. Газеты писали о зверствах захватчиков, а беженцы несли весть о том, что на оккупированных территориях открывают храмы. В показаниях арестованных стенографисты фиксировали: «...фактам издевательства немцев над людьми не верили: “немцы культурные люди и этого не позволят”» (л.42 об.). Собственно, и всему цивилизованному человечеству в это было трудно поверить, - но у него были бесспорные источники информации. А.С. Степанова, старшая из женщин, стала говорить, что «война с немцами кончится поражением Советского Союза и свержением Советского строя, и что будет установлена другая власть, при которой будет проводиться восстановление православной веры и монастырей» (л.26). На возражение Милицы Константиновны, что «...по наставлению архиепископа Варлаама, мы не должны рассуждать о политических вопросах, Степанова [...] заявила, что так было раньше, а теперь другое время» (л.26). Владыки Варлаама к тому времени уже не было в живых.

О дальнейшей судьбе М.К. Черновой известно немного. Она была освобождена в 09.1943[10]. В годы перестройки М. Хлебникову удалось установить, что «впоследствии муж М. Черновой стал священником в г. Ростове Ярославском, куда он переехал из Нерехты, а сама Милица Константиновна после смерти мужа переехала в Ярославль, где на протяжении многих лет являлась псаломщицей в Фёдоровской церкви»[11].

Сизинцева Лариса Ивановна

Ведущий научный сотрудник

Костромского музея-заповедника