Взаимоотношения с сектантскими организациями составляли одно из главных направлений политики совет­ского государства в религиозном вопро­се. Но если в отношении традиционных конфессий и в особенности православия главным тезисом была борьба до полно­го уничтожения религии, то в выстраи­вании отношений с сектам идейные ус­тановки были иными. Объяснений этому несколько. Во-первых, традици­онной сферой деятельности сектантов была крестьянская среда, в тяжелые переломные годы именно крестьяне пополняли ряды новообращенных. А поддержка крестьян была жизненно необходима советской власти в первые годы ее существования. К тому же рост численности сектантов означал сокра­щение числа православных верующих. Во-вторых, сектанты с их проповедью всеобщего равенства, любви и гармо­нии с большой радостью восприняли первые мероприятия новой власти. Один из руководителей антирелигиоз­ной политики П. А. Красиков писал: «Экспроприация помещиков, церков­ных имуществ и капиталистов... по су­ществу принята трудовыми сектантс­кими элементами весьма искренне с нескрываемым удовлетворением»1. В-третьих, импонировали большевикам и трудолюбие сектантов, их коллекти­визм и взаимопомощь. В-четвертых, по своей структуре сектантские организа­ции напоминали идеализируемые большевиками коммуны, объединен­ные общими интересами и общим иму­ществом, поэтому они считали, что «...экономическая и практическая про­грамма советской власти, всемерная поддержка сельскохозяйственных кол­лективов и коопераций с представле­нием земель, ссуд, инвентаря делает реально осуществимым «духовный» идеал жизни трудовых сектантов»2.
На территории Костромской губер­нии широкое распространение имело старообрядчество-поповцы, беспопов­цы, австрийцы, поморцы, федосеевцы, бегуны, а также секты христиан-еванге­листов, толстовцев, трезвенников и др. Идеология сект имела значительные расхождения, хотя и базировалась на Евангелии. Больше, чем другие, старообрядцы вели культовую деятельность в многочисленных моленных, в том чис­ле открытых, на средства богатых и вли­ятельных купцов-старообрядцев. Нельзя сказать, что приход к власти большевиков был однозначно принят старообрядческо-сектантским лагерем. С одной стороны, им импонировали ра­венство, национализация земли, провоз­глашенная советской властью свобода совести, означавшая прекращение пре­следований тех групп, которые пред­ставляли опасность для Православной церкви. С другой стороны, резко отри­цательно сектантами была встречена экономическая политика, в особеннос­ти принудительная разверстка хлеба. Сопротивление вызвала и мобилизация в армию, так как религиозные принци­пы сектантов запрещали им брать в руки оружие (христианам-евангелистам, на­пример). Все это давало основания за­ведующему Костромским губагентством «Центропечать» Новлянскому в докла­де губернскому комитету РКП (б) 23 ноября 1919 г. подчеркнуть, что «...особенности жизни губернии, куль­турное развитие крестьянства, дававше­го до сих пор огромный процент дезер­тиров, зараженного сектантством, доходящего до непримиримого фанатиз­ма, преступность и враждебное отноше­ние к советской власти, благодаря непо­мерному невежеству, — все это в настоящее время требует упорной сис­тематической работы - борьбы в облас­ти распространения произведений печа­ти среди широких масс населения»3. Некоторые уголки губернии, например Уренской край, представлялись Новлянскому наиболее гибельными. Влия­ние сектантства здесь было огромно, а старшее поколение населения представ­ляло непреодолимое препятствие рас­пространению книг и газет.
Уклонение граждан от воинской по­винности по религиозным убеждениям расценивалось местными властями крайне негативно. С принятием Сове­том народных комиссаров (СНК) 5 ян­варя 1919 г. декрета об освобождении от воинской повинности по религиозным убеждениям случаи отказа приобрели массовый характер. Отдельные предста­вители власти считали, что некоторые граждане - «шкурники» - использова­ли декрет как удобный формальный спо­соб уклониться от военной службы под религиозным флагом. В отношении «шкурников» меры принимались в ус­ловиях военного времени крайние - рас­стрел. В 1918-1919 гг. в СНК поступа­ли многочисленные ходатайства и жалобы на вынесенные сектантам смер­тные приговоры. В марте 1921 г. особой сессией Костромского губернского суда в составе председателя Машталера и за­седателей Болотова и Иванова рассмат­ривалось ходатайство об освобождении от военной службы граждан М. А. Рожкова, уроженца Татаровской волости Гороховецкого уезда Владимирской губер­нии, и К. С. Зайцева, уроженца деревни Никитинской Тургайской области. М. А. Рожков и К. С. Зайцев причисля­ли себя к евангелическим христианам и отказались ехать на фронт, сославшись на религиозные убеждения, запрещаю­щие брать в руки оружие. Против них было возбуждено дело и в ходе след­ствия было установлено, что в годы Пер­вой мировой войны Рожков служил в «старой» армии, а из его собственного признания выходило, что он вел агита­цию среди красноармейцев, призывая не брать в руки оружия. Суд задал обвиня­емым ряд вопросов, касающихся их евангельских убеждений. Ответы, кото­рые показывали бы, что они действи­тельно являются убежденными верую­щими, обвиняемые дать не смогли. Поэтому суд вынес решение действия М. А. Рожкова квалифицировать как шкурничество, «ибо как последователь
Христа он мог оказывать на фронте по­мощь больным и раненым», и в ходатай­стве отказал4. Причиной столь «мягко­го» решения суда стало то, что к началу 1921 г. интенсивные боевые действия на полях Гражданской войны завершились.
Распространение учения евангельс­ких христиан в Костромской губернии связано с деятельностью П. Л. Кобылинского, увлеченного идеями органи­зованного в Германии братом Русселем «Интернационального общества иссле­дователей Библии». Длительное пребы­вание Кобылинского в Германии, а так­же активная пропаганда учения стали причиной его ареста как немецкого шпи­она и высылки в г. Кологрив. К усилен­ному распространению взглядов обще­ства и чтению лекций о евангельском учении он вновь приступил после Ок­тябрьской революции. В 1918 г. в ряды сочувствующих влились отец и сын Ба­роны, а результатом работы стало право распоряжения немецкой кирхой. В 1920 г. Кобылинским и его сторонни­ками была предпринята попытка организовать сельскохозяйственную коммуну евангельских христиан. Начи­нания увенчались успехом, и коммуна на 5 последующих лет обосновалась в ранее пустовавшей усадьбе Поликар­пове Причиной развала коммуны ста­ло крайне бедственное материальное положение и внутренние раздоры. По высказыванию самого Кобылинского, «одно дело слушать проповеди сложа ручки, другое дело поделиться куском хлеба с братом своим»5.
И все же серьезных разногласий с сектантами власти не обнаруживали. Вследствие этого директивой ЦК РКП (б) «Советским и партийным орга­нам по вопросу об отношении к сектам и политики в отношении религиозных групп вообще» рекомендовалось «...осо­бенно внимательно относиться к таким сектантским группировкам, как духоборцы, новоизраильская секта и др. по­добные, среди которых особенно в на­стоящее время замечается усиленное стремление создать коллективные фор­мы ведения общественного хозяйства. Там, где деятельность таких групп не носит враждебного советской власти характера, всячески воздержаться от какого бы то ни было стеснения их хо­зяйственной деятельности в рамках су­ществующего законодательства»6. 15 августа 1921 г. Народный комиссари­ат юстиции (НКЮ), накромат внутрен­них дел, наркомат земледелия и рабоче-крестьянской инспекции выпустили циркуляр по вопросам освобождения от воинской повинности по религиозным убеждениям, о трудовой повинности служителей культа, религиозных груп­пах, съездах и т. п. Циркуляр вновь под­тверждал статьи декрета 23 января 1918 г. «Об отделении церкви от госу­дарства и школы от церкви» и давал разъяснения по вопросам, оставшимся за рамками декрета. Было подчеркнуто, что мандаты и удостоверения, выдавае­мые религиозными организациями и группами, не имеют юридической силы в отношении хозяйства, промышленно­сти и транспорта, использование рели­гиозными объединениями собственных печатей и бланков ограничивается толь­ко религиозными делами, граждане сво­бодно могут участвовать в религиозных собраниях и съездах, не претендуя при этом на представительство трудящихся, промышленных организаций, советских учреждений, трудовых ячеек. И если в отношении традиционных исповеданий циркуляром накладывались только ог­раничения, то к сектам местным властям предписывалось относиться совершен­но иначе. Особо отмечалось: «Опыт показывает, что крестьянские коммуни­стические образования... имели обще­ственный труд и распределение как ду­хоборы, молокане, новый Израиль и др.,  совершенно безболезненно усваивают общегражданские советские законы и уставы, органически вливаясь, как сельскохозяйственные, промышленные ячейки в советское строительство, не­смотря на то что их коммунистические стремления и облекались в силу исто­рических условий в религиозную фор­му». Поэтому задача советских орга­нов по отношению к подобным организациям состояла в том, чтобы «эти коммунистические организации как промышленные коллективы, раз­вивали и укрепляли свои уже практи­чески усвоенные навыки и способы коммунистической организации тру­да... и, переходя к высшей форме, слу­жили практическим примером осуще­ствимости и всесторонней выгодности коммунизма для трудящихся»7.
18 ноября 1921 г. VIII Ликвидацион­ный (отделение церкви от государства) отдел НКЮ направил губернским отде­лам юстиции циркуляр, которым обя­зывал предоставить сведения о сектах, распространенных в губернии, времени их возникновения, о преобладании в го­родской или сельской местности, коли­честве последователей, их социальной принадлежности, о числе молелен, про­ведении собраний, закрытых для пуб­лики. Особенно важными были вопро­сы, касающиеся содержания учений и отношения к советской власти: «Какие секты отрицают частную собственность и проповедуют общинный труд; какие из них тяготеют к частной индивиду­альной собственности, занимаются тор­говлей, спекуляцией, словом, вполне буржуазны; какие из сект определенно враждебно относятся к советской вла­сти и коммунизму; отношение религи­озных сект к воинской повинности; ка­кие из них энергично занимаются пропагандой и агитацией своих учений, какие пассивны; участие сект в коопе­ративных и иных организациях вместе
с прочими гражданами или отдельно»8. Костромской губюст разослал копию циркуляра уездным бюро юстиции, на­деясь на знание ими специфики уезда. Надежды не оправдались, а сведения, полученные с мест, страдали путани­цей, краткостью и скудностью инфор­мации. Причем представители местных властей были откровенно безграмотны. Так, во-первых, возможно по инерции и в духе борьбы с расколо-сектанством XIX - начала XX в., к сектам были от­несены и течения в старообрядчестве, а также старообрядческие и иудейские общины; во-вторых, формулировки страдали неточностями. Телеграммы из Ветлужского, Галичского и Макарьевского уездов свидетельствовали, что сект в уездах нет, явно исключая из чис­ла сектантов старообрядческое населе­ние. Солигаличское уездное бюро юс­тиции отмечало распространенность в уезде именно старообрядческих разных толков, молоканской и еврейской сект, не имеющих собственных молельных зданий. Большинство из 30 выявлен­ных властями членов сект происходи­ло из крестьянской среды, поэтому и распространенность их в сельской мес­тности была выше, чем в городе. На вопрос о содержании учения ответ был получен следующий: «Неопределенное, так как существует несколько течений в их учении. Отношение к советской власти пассивное». Но смысл ответов на вопросы об отношении к частной собственности и определенно враждеб­ном отношении к советской власти («к указанным явлениям относятся все члены, принадлежащие к указанным сектам»), скорее наводит на мысль о негативном отношении к власти9.
В ответ на запрос председатель Буйского бюро юстиции писал: «Никакого материала по исследованию религиоз­ных сект уезда в Буе я не нашел, очень возможно, что такой материал находится в Костроме, так как работы, насколь­ко мне известно, в этом направлении производились. Мне за короткое вре­мя... удалось добыть следующие сведе­ния: в уезде существуют лишь секты христианского учения, в городе есть не­сколько человек баптистов, о существо­вании у них организованной общины не слыхать, не слыхать и о правильных со­браниях. Все остальные секты суще­ствуют в южной части уезда - в селе Молвитине... и известны под общим названием - раскольников»10. Время появления их на территории уезда ав­тор соотносил с возникновения раско­ла. Численность наиболее крупной об­щины «официальных единоверцев» составляла около 200 человек, старообрядцев-поповцев 100 человек. Числен­ность других групп, за исключением молвитинского кружка из 10-15 толсто­вцев, определить было практически не­возможно, поскольку некоторые гражда­не или в силу привычки, или опасаясь преследования усиленно скрывали свои убеждения. Большинство членов сект составляли местные жители - крестья­не и ремесленники. Исключение состав­ляли поповцы, «почти все богатеи, быв­шие кулаки, подрядчики... принадлежат к зажиточному, эксплоатирующему слою населения». Это обстоятельство определяло их снисходительно-терпе­ливое отношение к советской власти, в то время как все иные сектанты отно­сились к власти сочувственно. Никакой активной пропаганды со стороны сек­тантов замечено не было. Моления они отправляли публично в зарегистриро­ванных в уездном исполкоме трех по­стоянных храмах, одной моленной и нескольких мелких, «частных» молен­ных в деревнях. Уклонения от воинской повинности также не имели места, что объяснялось, по мнению председателя губюста, отсутствием подобных пропо­ведей у сект Буйского уезда.
В Варнавинском уезде действовала единоверческая австрийская секта, про­живало до 25 тысяч беглопоповцев и поморов, имеющих 26 молельных дома11. Изучением сект в Нерехтском уезде занимались не органы юстиции, а политбюро, которое представило губюсту сведения об истинно православ­ных христианах, подпольщиках в коли­честве двух семей, христианах-евангелистах численностью до 40 чело­век и старообрядческих общинах сел Рябинино, Кувакино, Лепилово и деревени Игумниха. Основной состав сектантов - крестьяне-середняки. Хри­стиане-евангелисты и истинно право­славные христиане прожили на террито­рии уезда не менее 10 лет. В основе их учения было положено Евангелие, мо­ления христиане-евангелисты проводи­ли открытые. Отношение к советской власти с их стороны расценивалось партийными органами как безразлич­ное. Не было отмечено и негативного отношения к воинской повинности, даже наоборот: «...истинные последова­тели этих сект служат в Красной армии, но не в строевых частях, где занимают­ся активной пропагандой своих уче­ний»12. Безразличное отношение к вла­сти было свойственно и старообрядцам. Причем из разговоров с ними следовал вывод о том, что «им теперь [свободнее] веровать, так как раньше они перебива­лись, а теперь с отделением церкви от государства к ним никто не заглядыва­ет, а потому чувствуют себя свободны­ми]»13. Советская власть дала старооб­рядчеству и сектантству некоторые послабления, рассматривая их в каче­стве временного союзника в борьбе с РПЦ. Председатель губернской Ч.К.Огибалов отмечал: переход к новой экономической политике «...дал воз­можность массам встряхнуться от воен­ного периода и перейти на более спо­койную   жизнь.   В   массах   начали подниматься мелкобуржуазные инстин­кты, большинство бросилось к удовлет­ворению своих личных интересов и нужд. За последнее время усилилась борьба между христианством и сектан­тами, которая может быть на пользу нам. Сектанство разрушает глубоко укоре­нившуюся церковь, но если сектанты ее разрушат, борьба с сектантами будет легче»14. Месяцем позднее глава губер­нской организации РКСМ П. Невский указывал на попытку евангелистов, ис­пользуя возросший интерес к учению, организовать молодежь Костромы15.
Ставку на молодежь делали и трез­венники. Основателем секты трезвенни­ков был братец Иоанн Чуриков. В воз­расте 12 лет он покинул родительский дом и, разжившись у богатых родствен­ников несколькими сотнями рублей, начал торгово-предпринимательскую деятельность и вскоре стал крупным торговцем рыбой и хлебом. После смер­ти жены Чуриков открыл в себе новые таланты и стал именоваться братцем Иоанном Самарским, чудотворцем -вырицким пророком, владельцем усадь­бы на р. Средеце ст. Вырица. Главное содержание проповеди братца Иоанна составляла заповедь «не пей, не кури, не развратничай». Денежные средства по­ступали в его казну в виде щедрых по­жертвований, поток которых не смогла перекрыть и Октябрьская революция. В Костроме от имени и по поручению братца Иоанна действовали «благовестник Гавриил» - В. А. Гуляев и «Кре­пыш» - Н. Н. Думин. Кратковременная отлучка Гуляева привела к распаду об­щины трезвенников, но по его возвраще­нии община была не только восстанов­лена, но и прошла процедуру регистрации в исполкоме г. Костромы. Правда, моральный облик «благовестника» оставлял желать лучшего, он жил с 12 женщинами—«апостолицами», от­кровенно обирал членов общины и т.д.
Все это не могло не сказаться на авто­ритете трезвенников.
К концу 1920-х гг. в местной прессе началась кампания критики учения Чу­рикова и деятельности секты. Да и от­ношение к сектам вообще стало более избирательно. Уездным партийным ко­митетам (укомам), фактически сосре­доточившим в своих руках контроль за обществом и общественными настрое­ниями, рекомендовалось усилить вни­мание к сектантам. Костромской губ-ком РКП (б) особенно настаивал на недопущении единообразной оценки сектантства и на учете идеологическо­го содержания, их отношения к Совет­скому государству и его политике. Укомам предлагалось взять под особый контроль антирелигиозную пропаган­ду, проводимую в тех районах, где рас­пространено сектантство. Указывалось на необходимость собирать информа­цию о составе сект, руководителях, от­ношениях с церковью, пропаганде, вес­ти учет настроений сектантов, изменений форм сектантского движе­ния. Но наблюдение должно было вес­тись без широкой огласки16. На после­днем условии настаивали, вероятно, из опасения усилить напряженность и грубостью, некомпетентностью отдель­ных партийных работников спровоци­ровать конфликтную ситуацию.
Основными сектами в г. Костроме продолжали оставаться евангелисты и трезвенники, их отделения имелись в Костромском и Нерехтском уездах. В северных уездах - Кологривском, Чух­ломском, Солигаличском - отдельные сектантские проповедники особого ус­пеха не добились. Журналист газеты «Северная правда» считал, что в губер­нии общая численность сектантов еван­гелистов, трезвенников-чуриковцев, баптистов, толстовцев, лядов и подпольников-бегунов составляла к концу 1927 г. 1 200 человек17. Эта цифра свидетельствовала о значительном сокращении числен­ности сектантов, с одной стороны, за счет изменения границ губернии, а с другой стороны, активизации наступления на сектантство. Принятие главой РПЦ Мес­тоблюстителем Патриаршего престола митрополитом Сергием (Страгородским) «Декларации» по сути своей означало то, что в государственно-церковных отноше­ниях чаша весов склонилась на сторону государства. Теперь в борьбе с сектанта­ми использовались самые разные средства от административных, до «идейных». В отношении последних привлекались и бывшие идеологические противники. Так, 10 июня 1928 г. в Костромской губсовет Союза безбожников поступило заявление бывшего сектанта П. Л. Кобылинского, в котором он отрекался от сво­их прежних религиозных убеждений и просил принять его в организацию союза. П. Л. Кобылинский писал: «Скорблю о прошлом, проведенном в религиозном дурмане и, чтобы загладить вину свою перед пролетариатом, я хочу отдать все силы делу революции, с удвоенной энер­гией буду работать на фронте борьбы с ре­лигиозным рабством, из которого мне на­конец удалось освободиться»18.
В целом для сектантов период 1917— 1927 гг. можно назвать «золотым деся­тилетием». Старообрядцы и сектанты освободились от жесткого прессинга, которому подвергались со стороны Пра­вославной церкви, государственная же власть относилась к ним не только ло­яльно, но и благосклонно. При органи­зации сельскохозяйственных коммун и разного рода товариществ они пользова­лись значительным покровительством местных властей, которые намеренно прикрывали глаза на религиозную со-
ставляющую деятельности подобных организаций. Местные власти сдержи­вали и активность средств массовой ин­формации в плане необоснованной и чрезмерной критики сект. К концу 1920-х гг. наступило отрезвление и не только пресса, но и партийно-государственные органы изменили направление полити­ки в отношении сектантов. Более изби­рательный подход к сектам сочетался с критикой отдельных положений их уче­ния, нарастанием административных методов и активизацией антирелигиоз­ной борьбы, в том числе и против сек­тантских организаций.

Примечания

1. Красиков П. Трудовое сектантство // Ре­волюция и церковь. — 1922. — № 1-3. - С. 26.
2. Там же. - С. 27.
3. Государственный архив новейшей исто­рии Костромской области (ГАНИКО), ф. 1, он. 1, д. 62, л. 89.
4. Красный мир. -1921.-15 марта.
5. Кобылинский П. Л. Начало конца (заяв­ление бывшего сектанта). - Кострома, 1929. - С. 16.
6.  Коммунистическая партия и Советское правительство о религии и церкви. - М., 1959. - С. 68.
7. Государственный архив Костромской области (ГАКО), ф.Р-1108, оп. 1, д. 68, л. 4.
8. Там же, л. 1.
9. Там же, л. З-За.
10. Там же, л. 8.
11. Там же, л. 16.
12. Там же, л. 13.
13. Там же, л. 12а.
14. Там же, л. 27.
15. Там же, л. 149.
16. Там же, л. 16.
17. Северная правда. - 1927. - 14 дек.
18. Кобылинский П. Л. Указ. соч. - С. 8.